Тем не менее турки не успокоились. 16, 18 и 21 июня члены дивана вели споры. В итоге победила точка зрения тефтердаря: дождаться реакции Елизаветы Петровны, во-первых, на реляцию Обрескова с изложением позиции Порты, во-вторых, на посредничество англо-австрийского дуэта, встревоженного назревавшим конфликтом из-за крепости в причерноморской степи. Расчет казначея оправдался: Мария Терезия и британский премьер Томас Пелэм-Холлс поручили своим послам убедить Санкт-Петербург попусту не дразнить османов и заморозить сооружение фортеции. Депеша Обрескова, датированная 26 июня, была доставлена спустя месяц. Ознакомившись с ней, канцлер прозрел. Недаром на полях копии реляции, поднесенной императрице, он постарался обелить себя ссылками на то, что с первых дней предлагал сербам «для поселения отвести… земли по Волге» и что «всевысочайше» не Иностранной коллегии, а «в ведомство и распоряжение Сената поручено» «всё оное дело». Сокрушался по поводу бед малороссиян, целыми фамилиями выехавших в Польшу, и великого фавора Хорвата. Предрекал «худые следствия» со стороны Турции от наплыва «в Новую Сербию без разбора подданных ея волохов, молдавцов и других» и даже не исключал военного союза между султаном и королем Пруссии.
Смущает одно: протоколы приемов государыней канцлера и вице-канцлера в 1751–1753 годах не зафиксировали при докладах по сербской проблеме вышеописанной самоотверженности, если не задевались интересы Австрии. Более того, не Бестужев или Воронцов, а именно императрица на встрече с ними 2 ноября 1752 года «вспомнила», что Шевича надлежит отправить в Казань. Но даже понимание ошибочности прежнего курса никак не отразилось на содержании рескрипта Обрескову от 22 августа, завизированного в том числе Бестужевым: резидент уполномочивался позаботиться об уменьшении «горячности» османов, но жертвовать крепостью пока не планировалось — при дворе мало кто посчитал возмущение Порты достаточным основанием для ретирады. Сенат 5 августа лишь запретил сообщать о строительстве цитадели в газетах.
Ситуация изменилась после того, как послы Австрии и Англии попросили из-за крепости не ссориться с Турцией, предупредив, что игнорирование претензий последней подтолкнет ее к альянсу с Пруссией. 10 ноября британский посланник Мельхиор Гвидекинс передал канцлеру пакет с подборкой свидетельств серьезности турецких намерений. Они, естественно, пошатнули единство просербского большинства, чем и воспользовалась императрица. Новый рескрипт от 23 ноября 1754 года уже допускал во избежание сближения Порты «с Франциею, Швециею и с пруским двором» в самом крайнем случае, «а не прежде», уведомить министров султана, что «мы… склоняемся… строение… крепости так оставить, как оно теперь есть».
Высочайший карт-бланш подоспел в Стамбул как нельзя вовремя. Обресков, не меньший друг сербов, чем сенаторы или военные, ловкой интригой нейтрализовал наметившееся осенью 1754 года турецко-прусское сближение. 29 октября османы прочитали текст августовского рескрипта русской царицы. Разочарование породило внутри правительства-дивана еще более бурные споры, как урезонить русских. Наконец обе партии пришли к компромиссу, решив налаживать взаимовыгодное партнерство с пруссаками при помощи шведов. Российский резидент парировал возникшую опасность, отыскав среди домашней челяди Махмуда I влиятельного противника русско-турецкой войны и 3 ноября побеседовав с ним с глазу на глаз. 18-го числа тот сообщил, что султан более не настаивает на ликвидации русской крепости. Сенсационный вердикт был обнародован 1 декабря: из уважения к России монарх повелел «от того отстать и от противного миру поступка оберегатся».
Но Обресков торжествовал недолго. 2 декабря больной астмой Махмуд I умер, на престол взошел его брат Осман III, и верховный визирь, не мешкая, попытался добиться пересмотра указа о русской фортеции. В середине декабря султан, ознакомившись с оценкой ситуации крымским ханом Арслан-Гиреем, утвердил курс на развязывание войны. Визирь тут же распорядился о подготовке вооружения и припасов к военному походу, пригласил шведского резидента на роль посредника в турецко-прусском диалоге и вызвал в столицу властителя Крыма. 19 декабря стартовала процедура переаккредитации дипкорпуса. Обрескову предстояло 29 декабря завершить череду встреч — или оказаться единственным, кто вместо резиденции визиря попадет в Семибашенный замок.
Посланник не сразу сообразил, какие тучи над ним сгущаются. 25-го числа российское посольство посетил переводчик Порты с предупреждением: верховный визирь желает знать, получен ли из Санкт-Петербурга ответ императрицы. На другой день его русский коллега сообщил реис-эфенди, что российский резидент огласит «нечто» на аудиенции 29 декабря. Министр попросил уточнить, пойдет ли речь о крепости Святой Елизаветы. Переводчик отговорился неведением. Тогда помощник реис-эфенди с сожалением произнес, что, скорее всего, из-за чрезмерной занятости верховного визиря свидание не состоится. Обресков понял, что промедление смерти подобно, надо идти на уступку, благо ноябрьский рескрипт царицы курьер привез ему как раз накануне визита турецкого толмача.
Двадцать седьмого декабря российский резидент вручил Порте ноту о приостановлении работ в крепости. Новость мгновенно разрядила ситуацию: опасность войны миновала, военные сборы и контакты со шведскими дипломатами прекратились, зато были инициированы консультации о способах контроля за соблюдением русскими данного слова. Российская сторона не возражала. 12 декабря И. Ф. Глебов отписал в Стамбул: «Крепость Святыя Елисаветы прошедшим летом действително строит начата и почти в половину, что надлежит до фортификационного укрепления, а паче земляного исправлено. А будущим летом… уповаю, в достаточное оборонителное состояние приведена быть может». Однако в 1755 году ее не строили, в чем и убедились два турецких комиссара, Девлет Али-Сеид-ага и паша Болат-ага, посетившие фортецию 15–16 сентября. Строительство возобновилось 12 августа 1756-го. Под надзором коменданта 300 казаков и два десятка плотников к холодам окружили город палисадом, возвели здания провиантского магазина, порохового погреба, солдатские казармы и дома для офицеров. Турки, проведав о том, не возроптали — в Европе уже заполыхала большая война, и Россия собиралась участвовать в ней, что лучше всяких нот, клятв и инспекций убедило Порту в отсутствии у русских антитурецких агрессивных замыслов.
Конфликт был исчерпан. Обе колонии (левобережную, под руководством приехавших летом 1754 года Шевича и Прерадовича, окрестили «Славяносербией») обрели право на безмятежное развитие. Обещанные полки с грехом пополам были сформированы лет за семь-восемь из болгар, валахов, македонцев, греков и иных православных подданных турецкого султана, а также черногорцев, ставших очередной «головной болью» российской императрицы
. Черногория, автономия в составе Османской империи, долгие годы боролась за обретение полной независимости. Ее жители научились сражаться не хуже сербских граничаров.
Идею доукомплектовать ими соединения Ивана Хорвата выдвинул М. П. Бестужев-Рюмин, видимо, не без влияния секретаря Ф. И. Чернева. В середине июля 1752 года они побеседовали об этом с митрополитом Черногории Василием Петровичем, по дороге в Россию посетившим Вену. Владыка одобрил привлечение черногорских военных на русскую службу «в Новой Сербии» и активно пропагандировал его при дворе вместе с племянником — капитаном российской армии Степаном Петровичем. Попутно архипастырь надеялся добиться от Елизаветы Петровны признания Черногории вассальной областью России. Понятно, что столь смелую программу царица отклонила без рассуждений. А черногорских офицеров, с санкции Сената устремившихся в Россию, она отчаянно пыталась не допустить к сербам, дабы не злить Турцию. Первые отряды добровольцев, пришедшие к Киеву летом 1756 года, были отправлены к И. И. Неплюеву в Оренбург, прочим предлагали на выбор ехать в Оренбург или служить в национальном гусарском и иных полках регулярной армии. Однако Хорват с Шевичем не дремали. Генерал сумел настоять на переводе к нему части черногорцев, а кого-то переманил в «Новую Сербию» по-тихому, благо в Киев приезжало много сербов под видом и с паспортами черногорцев. Эмигранты с Адриатики вели себя слишком дерзко, в августе 1758 года даже учинили бунт в Москве, вот и разочаровали российских покровителей. 30 октября 1758 года Конференция постановила прекратить организованный вывод черногорцев в Россию, отозвать российских комиссаров на всём маршруте от Триеста до Киева, а саму черногорскую комиссию упразднить, вследствие чего приток черногорцев сократился в разы, а опасность очередного напряжения в отношениях с Турцией миновала
.
