Но задумаемся, что случилось бы, распорядись Анна Леопольдовна об аресте цесаревны или хотя бы ее врача весной — летом 1741 года. Гвардия воспрепятствовала бы расправе со своей любимицей, и, возможно, уже на закате того же дня под караулом очутились бы всё брауншвейгское семейство и министры-немцы. Так что вариант с арестом не годился, и регентша не питала иллюзий на сей счет, о чем свидетельствуют реляции английского посланника Эдварда Финча. С ним консультировались и генерал-адмирал, и родители императора и пришли к достаточно здравому решению: не суетиться, выжидать, не давая цесаревне поводов к возмущению. Авось она и не возжелает завладеть престолом…
Когда в августе 1741 года стало ясно, что их надежда не оправдывается, Остерман многозначительно промолчал. Зато не испугался новый вице-канцлер. Головкин посоветовал великой княгине, как не допустить Елизавету к трону. Но то, что осенью 1739-го могло спасти партию Анны Иоанновны, спустя два года безнадежно опоздало. Михаил Гаврилович реанимировал мысль Остермана о формировании правительства, отстаивающего интересы русского дворянства. 17 сентября Анна Леопольдовна пожаловала в сенаторы астраханского губернатора М. М. Голицына, воронежского губернатора Г. А. Урусова, армейского генерал-майора П. С. Салтыкова, камергера А. М. Пушкина, заместителя генерал-полицмейстера Я. П. Шаховского, сосланного в Кизляр бывшего главного судью Судного приказа А. Д. Голицына; обер-прокурором назначила своего камергера И. А. Брылкина. Поздним вечером 16 октября к ним присоединился возвращенный из ссылки А. П. Бестужев-Рюмин в качестве кандидата на пост министра иностранных дел вместо Остермана.
Наконец, 2, 3 и 4 ноября 1741 года на квартире у Остермана Черкасский, Головкин и новгородский архиепископ Амвросий Юшкевич рассмотрели реальность провозглашения Анны Леопольдовны императрицей. Причем вице-канцлер напомнил коллегам о пункте из «определения» о регентстве о «ненадежном наследстве»: «…в духовной де содержатся такия вещи… чтоб бывший регент обще с Сенатом и генералитетом избрал наследника». Разъехались, отложив решение на потом. Остерман, кстати, призывал для упрочения позиций брауншвейгской династии провести нечто вроде Земского собора или Учредительного собрания. Заметим, рекомендации генерал-адмирала были выгодны именно Елизавете Петровне, ибо «земство» выбрало бы «дщерь Петрову».
Да, Михаил Гаврилович указал правильный вектор, однако желающих пойти за ним не наблюдалось. Бестужев, поблагодарив за прощение, подсиживать Остермана не спешил, а шесть новых сенаторов, если верить Шетарди, почему-то были «недовольны своим назначением» — с ними, видите ли, «совсем не посоветовались». Конечно, для французского маркиза, союзника Елизаветы, новость о пополнении Сената была не из приятных, и приуменьшить ее общественный резонанс ему, естественно, хотелось. Тем не менее доля истины в ней, наверное, есть: каждый из шестерки почел бы за счастье быть сенатором, возведи его в этот ранг Елизавета Петровна, а вот принять почетное звание от принцессы Анны побаивался из-за риска прослыть противником цесаревны.
Что ж, Головкин споткнулся о то, что Остерман понял априори. Русское общество хотело видеть во главе государства Елизавету, а Анне Леопольдовне если и сочувствовало, то не до такой степени, чтобы предпочесть ее дочери Петра. Попыткой переиграть тетушку мать императора лишь ускорила неминуемый финал, и без того неоправданно отсроченный. Без пяти минут царица целый год медлила подобрать принадлежавшую ей корону. Почему? Неужели трусила, как считают большинство историков? Разумеется, нет. Этот год понадобился Елизавете для решения проблемы, созданной бравым Минихом. Фельдмаршал грубо разломал механизм легального воцарения настоящей наследницы престола. Теперь надлежало найти ему эквивалент.
Елизавета Петровна считала крайне важным соблюсти законность собственного прихода к власти для предотвращения или хотя бы минимизации ущерба от каких-либо эксцессов в будущем. Оттого и позаботилась о сооружении не менее надежной гарантии своему правлению, чем юридическая. Подсказку отыскала в личной библиотеке, среди книг, посвященных английской Славной революции: в ноябре 1688 года голландцы по приглашению англичан вторглись в Британию для помощи в свержении короля-тирана Якова II, насаждавшего в протестантской стране католические порядки. Революционным лидером являлся зять монарха, штатгальтер Голландской республики Вильгельм Оранский, которого в январе 1689 года парламент провозгласил королем. А что, если в 1741 году шведы по приглашению дочери Петра Великого вторгнутся в Россию для помощи в свержении Анны Леопольдовны? Оставалось утрясти еще один вопрос: кто профинансирует военную акцию шведов? Франция!
Четырнадцатого ноября 1740 года Шетарди приехал во дворец у Красного канала с визитом вежливости, однако цесаревна не смогла принять его. На следующий день к маркизу с извинениями пожаловал Лесток. Исполнив формальности, доктор затеял странный разговор: пожалел Бирона, обругал Миниха, после чего намекнул хозяину, что «принцесса лишилась всего с опалой регента» и не прочь при содействии заграницы отомстить обидчикам герцога. В исторической науке доминирует версия о Шетарди как инициаторе дворцового переворота в пользу Елизаветы Петровны. На деле откровения Лестока посла насторожили, он счел их провокацией и выпроводил гостя, ничего не ответив. Передумал лишь через месяц, когда, во-первых, прослышал, что лейб-медик нагрянул с теми же разговорами к шведскому посланнику Эрику Нолькену; во-вторых, побеседовал на Рождество с обер-гофмаршалом Левенвольде, который от имени цесаревны посетовал на невнимательность француза к дочери Петра Великого.
Уже 26 декабря Шетарди встретился с Елизаветой Петровной, а 2 января 1741 года стороны заключили пакт о сотрудничестве. Франция и Швеция обязались помочь цесаревне завладеть отеческим престолом. Предусматривалось, что Швеция повоюет, Франция оплатит, а благодарная Елизавета после воцарения возместит все убытки. Затем Нолькен попросил цесаревну подписать официальное обращение к августейшему «брату», королю Фредрику I, «об оказании мне помощи» (территории, аннексированные Россией в 1721 году, в нем не фигурировали). Елизавета Петровна, несомненно, знала, что точно так же поступили семь знатных английских лордов в июне 1688 года, призывая Оранского. Но то — лорды, не чета цесаревне. Она от подписания обращения уклонилась и более полугода морочила головы двум компаньонам, надеявшимся все-таки получить ее автограф на сенсационном документе. Елизавета притворялась страшной трусихой, изворачивалась на редкость изобретательно, чтобы и союзников не разочаровать, и в объект для шантажа не превратиться. В конце концов выиграла она, а не кардинал Флёри или канцлер Гилленбург, первые министры Франции и Швеции. 24 июля северная соседка объявила России войну, 8 августа секретарь шведского посольства в Петербурге Карл Лагерфлихт (Нолькен в июне отправился на родину) вручил Остерману официальное уведомление о разрыве дипломатических отношений.
Но русская армия, при всем уважении к цесаревне, не собиралась быть битой и 23 августа разгромила при Вильманстранде шведские войска, а гарнизон крепости принудила к капитуляции. Спустя два дня генеральс-адъютант фельдмаршала Ласси Б. И. Кампенгаузен привез весть о победе в столицу. Народ и двор искренне возрадовались, а Елизавета Петровна расстроилась, осознав, что повторить английский сценарий в России не получится. Но еще около двух месяцев она уповала на чудо, осыпала Шетарди упреками за нерасторопность Стокгольма с публикацией манифеста, провозглашавшего целью войны защиту прав потомков Петра Великого, за отсутствие в «освободительных» войсках ее племянника, голштинского герцога. Бедный маркиз успокаивал ее и обещал скорое возобновление шведского наступления. Цесаревне поневоле приходилось верить и ждать. Ждала бы как минимум до конца кампании, если бы не активность Головкина. Назначение шести сенаторов и реабилитация Бестужева стали для нее холодным душем. Елизавета Петровна собралась и в считаные дни наметила третий сценарий легитимного свержения Анны Леопольдовны.
