«Во Флоренции говорят: если grillo, которого ты несешь домой, скоро запоет, это предвещает удачу. Друзья выбрали для меня двух самцов (их опознают по узкой желтой полоске вокруг шеи), потому что самцы поют больше, чем самки, и один из моих сверчков пел всю дорогу до дома. Освобождение сверчков тоже приносит удачу. Я этого не знала, но немедленно выпустила своих сверчков в саду. Веселый сверчок ускакал, напевая, другой, молчун, был, похоже, ранен, но он тоже ухромал вдаль, словно радуясь освобождению» [355].
Освобождение приносит удачу? Я не могу найти ни одной убедительной версии, которая соединяла бы две эти сцены. Нет, есть «кровавый пир» 1582 года, описанный Лапини, а после него – пустота, на протяжении целого века в анналы не вошло ничего, связанного со сверчками. (Может быть, в Тоскане больше не было нашествий сверчков? Из яиц так и не вылупились сверчки? Местные жители не вспоминали о массированном походе против сверчков?) Когда в конце XVII века сверчки объявляются вновь, они находятся в Кашине и, как и многое другое во Флоренции того периода, занимают прочное место на орбите семейства Медичи [356].
В шестидесятые годы XVI века Козимо Медичи из младшей ветви Медичи, первый великий герцог Тосканский, провел ландшафтные работы, благодаря которым появился Парко делле Кашине. Он посадил там рощи дубов, кленов, вязов и других тенистых деревьев. Позднее парк на длинной узкой полосе вдоль Арно использовался дворянами для прогулок, охоты и развлечений под открытым небом, в том числе, по некоторым сведениям, для отлова сверчков.
После того как род Медичи захирел, а власть в 1737 году перешла к Габсбург-Лотарингскому дому, парк стал собственностью государства. Не ясно, когда туда был открыт полноценный доступ всему населению, но общественные мероприятия (в том числе, возможно, festa del grillo) были в порядке вещей уже в конце XVIII века, в правление Пьетро Леопольдо, «просвещенного» великого герцога (брата Марии-Антуанетты), о чьем энтузиазме модернизатора четко свидетельствует его покровительство научным музеям Флоренции и великолепные коллекции научных приборов и прочих принадлежностей, которые хранятся в этих музеях, – коллекции, где находятся как костлявый средний палец правой руки Галилея («Это палец знаменитой руки, которая рассекала небеса, указывая на бескрайние просторы и выделяя новые звезды», – гласит пояснительная подпись, сочиненная Томмазо Перелли), так и его телескоп (возможно, тот же самый, с помощью которого он сделал зарисовки фаз луны, которыми столь вдохновилась Корнелия Хессе-Хонеггер).
Почти несомненно, что к концу XIX века festa del grillo прочно заняла место в календаре весны. Это было популярное мероприятие, куда был открыт вход всем; парк заполняли семейства, выехавшие на пикник. Сохранялась аристократическая традиция парада видных людей; правда, теперь им руководили муниципальные чиновники, а его кульминацией была официальная церемония благословения города. По-видимому, в то время люди уже не ловили сверчков в парке, а покупали их (вместе с раскрашенными клетками) у торговцев, которые охотились за насекомыми на Монте Кантагрильи [горе Поющего Сверчка] и других окрестных холмах. Похоже, это чисто урбанистический переход к абсолютному потреблению. Такое же впечатление производит недвусмысленно-ликующий тон праздника (весеннее обновление, удача, долголетие и т. п.), тон, который тоже продолжает аристократическую традицию festa как поиска сокровищ. Где неопределенность крестьянской жизни? Где дикая и опасная природа?
Grillo parlante прибыл. Джимини скачет к нам. Саранчи больше нет. Сверчки – наши друзья.
4
О том, как Гарибальди относился к птицам и другим живым существам, я впервые узнал из небольшой книги, изданной в Риме в 1938 году Национальной фашистской организацией защиты животных. Отец Risorgimento (политического воссоединения Италии) был включен в троицу любителей животных, наряду со святым Франциском Ассизским и Бенито Муссолини (приведена цитата из речи последнего на съезде ветеринаров, где Муссолини – по-видимому, без тени иронии – призывал «обходиться с животными по-доброму, потому что они часто бывают интереснее людей»). Автор книги Фелициано Филипп объясняет, что новое итальянское государство относится к животным разумно, без сантиментов, но и без жестокости. «Оно привило каждому ребенку идею долга в отношении тех, кто младше или слабее», – пишет он. Его цель – поощрять «ту снисходительность, которую мы должны проявлять к низшим существам» [357].
Хорошо известно, что нацисты пеклись о благополучии животных и сохранении окружающей среды, так что неудивительно, что их союзники по «oси» тоже проповедовали милосердное отношение к животным [358]. Но всё же я поразился тому, что европейские фашисты ХХ века могли баловать, а не истреблять тех, кого считали существами низшего порядка. Это кажется парадоксальным, но, возможно, такой подход порожден особенно четким пониманием отличия человека от других животных. В этой области гигант западной мысли Мартин Хайдеггер смог оказать своим покровителям-нацистам ценную философскую поддержку. Люди и другие, писал он, разделены не просто своими способностями, но и «пропастью сущности» [359]. Различие в фундаментальном смысле – в онтологическом смысле – иерархическое: камень «лишен мира», животное – «бедно миром», человек – «мирообразующ» [360].
Хайдеггер рассуждает только в категориях «животного» (в единственном числе), но в быту мы встречаемся с животными во множественном числе и в многообразных обличьях. Более серьезная сложность для фашистских политиков состояла в недочеловеках – этих существах, которые были низшими существами иного сорта, чем животные – нечеловеки, вселяющие сострадание. Особая проблема с евреями, цыганами, инвалидами и т. п. состояла в их способности вносить путаницу в категории, быть тревожно-соседними, несмотря на огромную дистанцированность, одновременно портить изнутри (быть паразитами) и угрожать извне (быть захватчиками). Ни то, ни другое фашистское государство, как нам известно, не узаконило защиты или терпимого отношения к этим существам. Эти существа занимают свое место среди животных-изгоев: они не заслуживают права на жизнь, это вредители обоих разновидностей.
Есть и другие истории о защите животных. Так, всегда казалось немаловажным сближение двух движений: движения за хорошее отношение к животным, возникшего в Европе в начале XIX века, и движения аболиционистов, которое в тот же период вело кампанию за освобождение рабов. Эти два движения часто объединяли свои организационные ресурсы; были отдельные активисты, которые участвовали в обоих движениях; оба движения (наряду с фашистами ХХ века) разделяли мнение, что некоторые формы онтологического превосходства требуют патерналистской ответственности. Многие участники этих двух кампаний не видели большой разницы между африканцами, «пересаженными» на другую почву, и домашними животными. И те, и другие возбуждали сочувствие либералов и толкали их на действия. И те, и другие нуждались в заботе и, возможно, в снисхождении. И те, и другие были неспособны говорить от своего имени или представлять свои интересы. И те, и другие заслуживали шанса трудиться в достойных условиях [361].
