— Мальчики не должны бояться и реветь. А ты не мальчик, Иван. Ты ничтожество. Когда ты вырастешь ты будешь никем. Такие, как ты, тряпки обычно становятся чернорабочими или в лучшем случае простыми клерками.
И каждый раз, когда она это говорила я повторял про себя, что, когда вырасту буду управлять всем миром, чтобы она поняла какой у нее сын, чтобы гордилась мной. Именно поэтому я был лучшим во всем. Без лишней скромности. Лучшим в учебе, лучшим в спорте, лучшим в драке, лучшим в драмкружке, лучшим в рисовании, лучшим в музыке и лучшим в жестокости.
Ооо, это была моя стихия. Ничто не доставляло столько удовольствия, сколько чьи-то страдания. Заслуженные. Я очень любил справедливость. Я, можно сказать, был ее фанатом. И если она по какой-либо причине не торжествовала я вершил ее сам. Когда мне было семь я выдрал глаз мальчику, своему другу, в городском парке, в котором моя няня гуляла со мной. Выдрал за то, что тот сказал, что моя мать не любит меня, потому что она никогда не гуляет со мной и не приходит за мной в сад.
— От-от-от куда т-т-ты знаешь?
— Я вижу. Ты ей не нужен. Моя мама всегда гуляет со мной. А твоя тебя стыдится, потому что ты заика! Тебя никто и никогда не будет любить! Я это вижу, понял? Все это видят!
Я ничего не ответил и когда тот поднял голову я впился ему в лицо скрюченными пальцами и не отпустил до тех пор, пока у него по щекам не потекла кровь. Мне было плевать, что он кричит, что он дергается от боли и ужаса. К тому моменту я познал все грани и того, и другого. Зато он больше не мог заорать мне свое «вижууу».
Меня за это закрыли в подвале с завязанными глазами на всю ночь. А мне было плевать. Я уже ничего не боялся… а точнее боялся, что с моей матерью может что-то случится и она не узнает, чего я добился ради нее. Кто сказал, что человек достигает вершин благодаря чьей-то любви? Ерунда. Ничто так не стимулирует, как ее отсутствие.
Когда мне было двенадцать я заставил одноклассника выпрыгнуть в окно…Точнее не заставил, я никогда и никого не заставлял, а вынуждал делать то, что хочу я по доброй воле. Он проиграл мне спор при всех и чтоб не лишиться яиц сломал обе ноги. Мать вызвали к директору, но… что они могли вменить мне в вину? Я его не толкал и не заставлял. Просто у него был выбор или опустить свои яйца в кипяток или шагнуть с подоконника в случае если он ошибается. Яйца оказались дороже. А не выполнить условия означало прослыть лохом и ничтожеством.
— Спор был нечестным! — кричала мать «поломанного», — Он исчадие ада! Вы должны его отчислить! Смотрите он смеется! Моего сына увезли в реанимацию и возможно он останется без ног, а он…а этот заика смеется!
Я перестал смеяться, едва она произнесла это слово. Заика. Нечто с чем я не мог справиться и е мог контролировать. Как клеймо. Как признак ужасной слабости и внутреннего уродства.
— В-в-все от-от-ответы есть в-в-в у-у-учебниках! А-а-а за-за-за-икой м-м-может с-с-стать кто угодно!
Например, она сама, когда нашла в своей постели живого тарантула. Со мной никогда не связывались, меня не трогали одноклассники. Я для них был кем-то вроде опасного и злого насекомого, способного очень больно ужалить, иногда смертельно. Нет, они конечно попробовали. И это было вполне закономерно, когда я пришел в школу я был худым, как скелет, с брекетами на зубах, в очках и ужасно заикался. Я выглядел прекрасной мишенью для насмешек. Эдакий задрот из богатой семейки, умоляющий над ним поглумиться. Но первое впечатление оказалось обманчивым. Для заводилы Димона оно оказалось фатальным. Я улыбался, когда закрыл на его пальцы дверь кабинета, предварительно подсунув в проем портмоне, которым он размахивал на перемене, покупая самой красивой девочке в классе шоколадное мороженое. Той самой, что в мой первый день пренебрежительно назвала меня заикой и уродом, демонстративно вытерев руку, прикоснувшись нечаянно к моей руке. Пальцы Димки хрустели, а я, прикрыв глаза, слушал как он «поет».
— Волин — псих! К нему лучше не подходить!
Да, Заикой они меня больше не называли. К слову, эта самая девочка отсасывала у меня в туалете через пару лет с особым усердием и ползала передо мной на коленях, умоляя трахать ее хотя бы иногда…хотя бы раз в месяц.
Позже, спустя несколько лет я начал им нравиться. Не знаю почему. То ли их влекло к моей тьме, засасывало в мое болото, то ли они были просто глупыми мотыльками, летящими на сверкающее пламя денег и власти. Но это потом…деньги и власть. Вначале был страх и похоть и мне нравилось манипулировать ими, побуждая по очередности то и другое.
Как в ней…в этой маленькой сучке с лунными волосами и нежными, голубыми глазами. Едва увидел ее, как ощутил это дикое желание играть. Играть на каждой грани, разломать и посмотреть, что у нее внутри. Как любил смотреть в каждую из них…моих маленьких мотыльков.
ГЛАВА 8
— Когда…, - я не узнавала свой голос, — когда вы дадите мне деньги?
Глядя в глаза чудовищу и стараясь подавить жгучий стыд, от которого мои щеки залило краской. Усмехается как-то небрежно, снисходительно, хотя в глазах все еще виден блеск. Тот самый, с которым он смотрел на меня, когда я…Боже! Я даже не хочу произносить эту мерзость про себя. Все тело все еще было ослабленным, как будто не принадлежало полностью мне, как будто, все еще барахталось в его паутине и это она отдавалась в моем теле отголосками ненавистного наслаждения.
— Кончила ты, а не я… а ты уже просишь вознаграждение, — покрутил в руках шариковую ручку и коснулся тупым концом моего подбородка, — но я обещал. Я помню.
— Когда? — спросила в нетерпении и бросила взгляд на часы.
— Дашь мне номер карты, и я в течении пары дней сделаю перевод.
Ответил невозмутимо и подошел к окну, распахнул его настежь, потом вернулся к столу, отодвинул стул и сел в кресло. Какие пару дней? Нееет! Только не это.
— Мне не надо через пару дней, мне надо сегодня.
Я не сдержалась и подошла быстрым шагом к столу, облокотилась на него ладонями.
— Пожалуйста. Сегодня, понимаете? Сейчас даже…
Склонил голову к плечу и поджал губы.
— Наглость недаром называют вторым счастьем. А с виду сама скромность. Хотя, когда ты испытала оргазм от твоей скромности не осталось и следа.
Постучал ручкой по столешнице, словно что-то обдумывая, а у меня зазвонил сотовый и я тут же выхватила его из сумочки. Мне ужасно хотелось отойти в сторону, выйти за дверь, но Волин и не думал предоставить мне такую возможность. Он вовсю упивался своей властью. Ему доставляло удовольствие вынудить меня говорить при нем.
— Я…я могу отойти?
— Нет. Говори при мне.
— Это личная беседа.
— Выйдешь из кабинета будешь уволена.
Будь ты проклят ублюдок. Если когда-нибудь я возьму в руки твой пистолет я точно вышибу твои мозги и ни капли не пожалею об этом.
