Джонатан страшно закричал, корчась от невыносимой боли и прижимая руку к левому глазу. Вскоре стало ясно, что мой рунический щит все же принес некоторую пользу, существенно снизив скорость стрелы, так что рана, нанесенная Хейди-Искусительницей, оказалась не смертельной, хоть и выглядела пугающе. Джонатан Гифт даже не упал; он так и остался стоять, закрывая руками лицо. Сквозь пальцы у него сочилась кровь. А вот призрак Оракула невероятно оживился: он как-то незаметно увеличился в размерах настолько, что заполнил все пространство вокруг нас не только своей эфемерной сущностью, но и странным запахом благовоний, а также звуками разлетающегося вдребезги стекла.
И действительно – во всем огромном соборе один за другим лопались цветные витражи, превращаясь в мелкие осколки. Хлопки и звон раздавались то в восточном приделе, то в западном. Казалось, одновременно начали захлопываться двери всех Девяти Миров. У меня на глазах вдребезги разлетелся витраж с изображением героической гибели Одина. Затем со звоном осыпался тот, на котором был воспет последний подвиг Тора. И почти сразу в облако сверкающей стеклянной пыли превратился витраж, посвященный моему падению с небес вместе с Хеймдаллем.
– ТЫ ОСМЕЛИЛАСЬ НАПАСТЬ НА МЕНЯ? – прогремел великанский, нечеловеческий голос Оракула. – ПРЯМО ЗДЕСЬ, В МОЕМ ХРАМЕ? ИСПОЛЬЗУЯ МОИ РУНЫ?
Я сильно щурился, стараясь, чтобы в глаза мне не попали осколки цветного стекла, свистевшие вокруг, точно шрапнель. Пожалуй, думал я, мой план начинает понемногу выходить из-под контроля. Оракул явно разбушевался, а всякая сильная эмоция – это риск того, что он может проснуться. А значит, закончится и этот сон, что само по себе, не говоря уж о пробудившемся Оракуле, может для всех нас оказаться крайне опасным. До сих пор, впрочем, сон Мимира был достаточно крепок и выдержал даже «переправку» его головы из одного мира в другой. Однако присутствие в царстве Сна живого Джонатана Гифта явно вызвало некие химические реакции: даже сами стены и воздух в храме переменили свои цвета на зловещие, грозовые; казалось, этот сон полон кипящей, злобной, словно пойманной в ловушку энергии. И мне стало ясно, что этот огромный пузырь, тонкая оболочка которого защищает нас от дикого смертоносного потока Сновидений, может в любой момент лопнуть.
Я стал потихоньку придвигаться к Слейпниру, единственному нашему средству спасения. Но Оракул по-прежнему нависал надо мной, точно проклятие. Достаточно еще одного сюрприза со стороны Хейди, чтобы его окончательно разбудить, и тогда…
Вдруг у меня за спиной раздался чей-то голос, показавшийся мне одновременно и знакомым, и незнакомым. Я обернулся и увидел, что Попрыгунья преспокойно стоит в самом «оке бури» и уверенно говорит, задрав голову и глядя прямо на Оракула:
– Но ведь это вовсе не твои руны, не так ли? Они предназначались для кого-то совсем другого.
Глава четвертая
Признаюсь, столь неожиданное драматическое развитие событий заставило меня напрочь позабыть о Попрыгунье. К тому же это был вовсе не ее, а мой мир – мир неуверенности и обманов, мир конфликтующих друг с другом могущественных сил. Мне казалось, что она просто угодила в ловушку, оказавшись в мысленном пространстве бога – или кого-то очень похожего на божество, – и я, если честно, никак не ожидал, что в такой ситуации ей удастся сохранить мужество и спокойствие, что она не начнет в ужасе карабкаться на стены и нести бессвязную чепуху. На мой взгляд, прежняя жизнь Попрыгуньи – с ее любовью к мягким игрушкам и шлепанцам с пингвинами, с ее детской влюбленностью в актера, исполняющего в кинофильмах роль Тора, с ее странным желанием непременно быть тощей, с ее вечным беспокойством по поводу того, что скажут другие ребята, если узнают, что ей нравится целоваться с девочками, – вряд ли была хорошей подготовкой к столь серьезным трудностям.
И все же Попрыгунья казалась мне на редкость спокойной. Во всяком случае, куда более спокойной, чем в тот день, когда срезалась на экзамене по английскому. И я никак не мог понять: каким образом тест по писателям двадцатого века мог быть для нее важнее, чем опасность угодить в ловушку между мирами, да еще вместе с таким существом, которое способно проглотить тебя с той же легкостью, с какой Мировой Змей заглатывает косяк рыбы? В итоге я пришел к выводу, что мне попросту не дано в этом разобраться.
Попрыгунья, должно быть, считает, что все еще спит, думал я, и все это ей снится. Она абсолютно уверена, что если уж ей станет совсем страшно, она просто сможет взять и проснуться.
И я, слегка толкнув ее в бок, шепотом предостерег:
– Ш-ш-ш, ради всех богов! Путь он забудет, что ты вообще здесь. Ведь сейчас ты пребываешь во плоти, так что ему ничего не стоит тебе навредить.
Однако вырвавшиеся у нее неосторожные слова уже успели произвести прямо-таки моментальный эффект. Свет, проникавший в храм сквозь хрустальный купол, вдруг начал угрожающе меркнуть, а у основания огромных мраморных колонн появились страшные вытянутые тени и змеями, крадучись поползли к нам по цветному мозаичному полу.
Даже Хейди и Тор на время перестали кружить, как два бойца на ринге, хотя магия так и трепетала у них на кончиках пальцев.
– ПРОСТИ, ЧТО ТЫ СКАЗАЛА? – прогремел сверху голос Оракула.
Попрыгунья пожала плечами. Сейчас она, по-моему, выглядела несколько старше, чем в последний раз, когда я, еще пребывая в ее теле, смотрелся в зеркало. Такое ощущение, словно она в течение одного-единственного сна оставила позади не только детство, но и отрочество.
– Я всего лишь сказала, что это не твои руны, – спокойно повторила она. – Разве в твоем пророчестве не говорится: Потомки Одина познают снова руны… Я, кажется, правильно запомнила?
Ах, черт побери! Она, оказывается, обращала внимание на мои слова!
Температура в огромном соборе внезапно упала градусов на тридцать. Колонны, которые так напоминали равнину Идавёлль своим богатым орнаментом, зловеще светились синим. Голос Оракула звучал то громче, то тише и явственно дрожал от сдерживаемой ярости.
– ЧТО?!
– Это же ты говорил, что у Одина есть наследники, – продолжала Попрыгунья, – значит, руны принадлежат именно им. Не Гулльвейг-Хейд, не тебе… – Я снова попытался заткнуть ей рот, но Попрыгунья всегда отличалась упрямством; во всяком случае, назвать ее «открытой для предложений» сейчас было бы трудно.
– НАСЛЕДНИКИ ОДИНА ЕЩЕ НЕ РОДИЛИСЬ! – прогремел Оракул.
– А какое это имеет значение? – возразила Попрыгунья. – Ты же сам предрек, что руны познают именно они. Кому это и понимать, как не тебе. Ты ведь у нас, кажется, Оракул.
– ТЫ ПОДВЕРГАЕШЬ СОМНЕНИЮ МОЮ СПОСОБНОСТЬ К ПРЕДВИДЕНИЮ? – Казалось, его оглушительный голос доносится разом отовсюду, так что всем нам – и обладающим телесным обличьем, и не обладающим, – пришлось заткнуть уши, но легче от этого не стало.
– Я вовсе не подвергаю сомнению твои пророчества, – возразила Попрыгунья, – я просто напоминаю тебе о наследниках Одина. А кто они – тебе, разумеется, лучше знать. Точнее, кем они будут. Если, конечно, будущее и впрямь тебе известно.
