Тор тоже оказался на месте, причем в своем привычном обличье, хотя рядом с этими величественными колоннами он выглядел каким-то карикатурным карликом. Как только он увидел Искренне Вашего, лицо его исказилось, задергалось, и на нем отразилось множество самых разнообразных и противоречащих друг другу чувств.
Я дал себе возможность пару мгновений наслаждаться мыслью о том, что Тору тут явно пришлось несладко. В последнее время он только и делал, что попадал в ловушки – сперва угодил в игру «Asgard!» и в результате превратился в жалкую лохматую собачонку; затем был вынужден находиться внутри сна, созданного тем, кто должен был умереть еще тысячу лет назад, когда ваны отрубили ему голову. Что ж, такое любому вытерпеть трудно, а Тор особым терпением никогда не отличался. Сейчас, во всяком случае, у него был вид настоящего бога-громовника, который прямо-таки мечтает что-нибудь вдребезги расколошматить, и я по его глазам сразу понял, что в первую очередь он с огромным удовольствием прихлопнул бы именно меня.
А вот Оракула нигде видно не было.
Я наклонился, чтобы попытаться разбудить Попрыгунью, которая казалась крепко спящей. Но стоило мне приблизить к ней лицо, и я услышал, что она тихонько напевает себе под нос ту самую песенку, которую я однажды выудил из ее воспоминаний:
Жозефина – толстый кит,
Она по берегу бежит…
– Попрыгунья, это я, Локи, – окликнул ее я, – ты меня слышишь? Эй, Попрыгунья?
Малышка подняла на меня глаза, и тут же в них плеснулось смятение, сменившееся вскоре постепенным узнаванием.
– Это ты, Локи? – пролепетала она.
Я вздохнул с облегчением, хотя эта песенка и вызывала у меня тревогу.
– Почему ты выбрала воспоминание именно об этом? Я же велел тебе думать о чем-нибудь теплом, приятном, способном помочь пережить любой, даже самый неприятный сон.
– А я выбрала то, с чем могла бы сражаться! – запальчиво ответила Попрыгунья. Она быстро меняла свой облик, становясь похожей на себя прежнюю. – Ты доказал мне, что я вполне способна дать сдачи. Однако сам ты что-то… – Глаза ее вдруг затуманились. – Ты сейчас какой-то совсем другой! А ты принес… – Затем взгляд ее несколько прояснился, и она с любопытством спросила: – Локи, а меня ты принес? Ты же взял с собой мое тело?
Я не мог не улыбнуться – такой верой в меня был полон ее вопрос. Она и мысли не допускала о том, что я таскал ее тело туда-сюда – в царство Сна, из царства Сна – ради своих собственных, отчасти бесчестных, целей, и была абсолютно уверена: все это я делаю исключительно ради нее.
Я протянул ей руку и сказал:
– Добро пожаловать обратно!
Она бросилась мне на шею. На несколько мгновений мы снова стали единым целым и почувствовали себя полными сил и могущества. За эти мгновения я успел мысленно выложить ей все – и свой план, и просьбу быть осторожной, и некую загадку, и целый набор инструкций на будущее, – и сразу же покинул ее тело, передав управление им ей самой. А у меня, едва я ступил на берег реки Сновидений, возникло ощущение, словно я сбросил с себя теплое пальто, которое еще хранит контуры моего тела, и я еще подумал, что вряд ли мне когда-либо снова придется носить это «пальто». И, как ни странно, одна лишь мысль об этом вызвала в моей душе острую боль, хотя пребывание в теле Попрыгуньи было для меня связано со многими неудобствами и неприятностями.
А Попрыгунья смотрела на меня и прямо-таки сияла. Мне она и раньше казалась довольно хорошенькой, но эта улыбка вдруг превратила ее в настоящую красавицу, и у меня невольно возникла мысль: разве она когда-нибудь так улыбалась, пока я торчал в ее физическом и ментальном пространстве?
– Я знала, что у тебя все получится! – радостно восклицала она. – Знала, что ты никогда не бросишь друга в беде!
От ее похвал мне стало совсем не по себе, поскольку я-то хорошо знал: именно так я и собираюсь поступить – бросить друга в беде. Неприятно, конечно, но разве у меня есть выбор? Да мне, собственно, и выбирать-то не из чего.
А Гулльвейг-Хейд, искоса на меня глянув, процедила сквозь зубы:
– Так вот зачем ты притащил сюда ее тело! Ты что, собираешься вместе с его хозяйкой проникнуть в глубины Сна?
– Ну и что? Можешь меня пристрелить, но я как-то даже полюбил ее!
Хейди тут же вылила на меня ушат презрения.
– По-моему, это больше похоже на самооправдание. Впрочем, каждому свое. Если тебе нравится выглядеть нелепым, так на здоровье.
Я пожал плечами, которые теперь опять стали почти эфемерными, и постарался сохранить нейтральное выражение лица. Я же понимал, что Хейди глаз с меня не спускает, и теперь, поскольку я вновь обрел практически прежнее обличье, ей нетрудно будет заметить любую, даже самую малейшую перемену в цветах моей ауры. Впрочем, я очень надеялся, что она спишет эту перемену на возбуждение, которое охватило меня, когда я узнал, что Хеймдалль все еще жив; ну и еще на воздействие нашей дьявольской скачки по царству Сна. Но если надежды мои не оправдаются, то мне конец. Хотя я все же рассчитывал, что талант лжеца и обманщика поможет мне еще немного потянуть время и продолжить эту опасную игру.
Джонатан Гифт слез с коня и огляделся. Затем, с восхищением рассматривая великолепный хрустальный купол, промолвил:
– Боги, мне и в голову не приходило, что воплощение моей идеи может оказаться столь прекрасным!
Хейди с подозрением глянула на него:
– Твоей идеи?
Джонатан радостно закивал и принялся объяснять:
– Я много читал о старых богах. Об их приключениях, об их войнах… Но больше всего мне всегда хотелось знать, в чем секрет того, как им удалось это построить.
– Что построить?
– Как что? Небесную Цитадель, разумеется! Она, конечно, была разрушена задолго до того, как я появился на свет, но ведь о ней существует так много всяких легенд, в которых описаны и Биврёст, Радужный Мост, и Валхалла, Чертоги Героев, и личные чертоги каждого бога или богини…
– Ну, не у всех имелись личные чертоги! – вмешался я, но Джонатан Гифт меня слушать не стал.
– Я знал, что тайна возведения цитадели как-то связана с рунами, – продолжал он, – но ведь руны – это всего лишь уравнения. Математические символы. Символы, которые – при наличии соответствующих знаний, разумеется, – способны открыть все тайны Девяти Миров.
– Это мой отец тебе обо всем поведал? – спросила Хейди. – Значит, он здесь?
Но ответить Джонатан не успел, ибо в храме вдруг появился кто-то еще. В дальнем конце огромного зала возле органа возникла огромная и неясная фигура, показавшаяся мне знакомой, только теперь она была, пожалуй, выше самого Имира; голова ее скрывалась в серебристой дымке купола, а под тяжелой поступью огромных ступней легко трескались плитки пола.
