Я улыбнулся. Имена порой обладают невероятным могуществом. Вещь названная есть вещь прирученная, как говаривали в моем мире. А в этом имени, возможно, был ключ к моему дальнейшему существованию.
Я сделал в памяти соответствующую зарубку. Если я сумею продержаться еще несколько часов, то, возможно, сумею и воспользоваться этим именем. И мы с Джонатаном Гифтом снова верхом на Слейпнире нырнули в глубины того мира, который только что покинули, ибо там Попрыгунья, соединенная со своим земным «я» тончайшей серебряной нитью, все еще ждала (а я от всей души на это надеялся!), когда я вновь верну ее к жизни – подобно тому, как с легкостью возвращаются к жизни ваны в компьютерной игре «Asgard!» или приходят в себя после столетнего сна принцессы из детских сказок.
Глава вторая
– Ты потерял Попрыгунью?! – с ужасом воскликнул Эван. Пожалуй, впервые за все то время, что я был с ним знаком, он был до такой степени взволнован. – Но каким образом ты сам-то по-прежнему… – Лицо его помертвело. – О, я понял.
Я не стал ничего объяснять: пусть сам попытается решить эту задачу. Любое телесное обличье, по-моему, все же лучше, чем нечто, болтающееся в воздухе в виде туманного облачка. Даже если, как в данном случае, твое тело чисто случайно и принадлежит кому-то другому. Мне бы очень хотелось – хотя бы ради Попрыгуньи – иметь возможность объяснить Эвану, что, собственно, происходит, но это было абсолютно невозможно: Один и Хейди прямо-таки глаз с меня не спускали.
Та серебряная нить, что соединяла реальную Попрыгунью с ее сущностью, оставшейся в царстве Сна, была еще цела, хотя даже мне она казалась невероятно тонкой, почти невидимой – я, кстати, очень надеялся, что Один и Хейди ее попросту не заметят или не догадаются, что она означает, поскольку все их внимание было сейчас приковано к моему спутнику. Разумеется, у пса Твинкла никакой нити жизни не было, хотя вел он себя так, словно в его теле действительно находился Громовник: следил за мной, суетливо путался у меня под ногами и страшно мне мешал, пока я представлял Одину и Хейди своего нового друга.
– Познакомьтесь, это Джонатан Гифт. Надо сказать, фамилия у него в высшей степени подходящая.
В этом мире в мое отсутствие успело пройти всего минут пятнадцать. В мире Джонатана это соответствовало почти часу; а в царстве Сна, где Время никакого значения не имело, могли пройти долгие часы или даже дни. Я старался даже не думать, как там Попрыгунья, в здравом ли она уме или река Сновидений уже унесла ее в ту часть царства, которую люди называют Безумием. Нет, конечно же, нет! Ведь серебряная нить ее жизни цела, а это означает, что связь между телом и разумом Попрыгуньи все еще существует, хотя бы теоретически. И все же отпущенное нам время истекало, а при осуществлении моего плана, который изначально особой надежностью не отличался, хватило бы даже самого малюсенького просчета, чтобы все мои начинания пошли прахом.
Какое-то время все вокруг пребывали в замешательстве. Один и Хейди пытались одновременно задавать мне совершенно различные вопросы; Эван был вне себя от тревоги за Попрыгунью; я же изо всех сил старался не смотреть на Мег – хотя мне очень хотелось убедиться, что с ней все в порядке, – потому что тогда другие могли бы кое-что заметить и догадаться о тех планах, которые как раз начинали формироваться у меня в голове.
Начинали формироваться? Ну да, можете меня пристрелить, но я по-прежнему не был до конца уверен, что из моей затеи что-нибудь выйдет. У меня всегда все получалось гораздо лучше, если я соображал на ходу, а не прилипал намертво к какой-то определенной стратегии. Кстати, перевозчику из моей загадки, имевшему одного волка, одну козу и один мешок с капустой, было бы совсем нетрудно решить эту проблему. Тогда как Искренне Ваш был вынужден одновременно жонглировать множеством предметов – не только этой треклятой капустой, а, если можно так выразиться, целым инфернальным хозяйством.
И потом, в данный момент я имел дело с Одином – а он никогда особой предсказуемостью не отличался; я, впрочем, предполагал, что мысль о встрече с Оракулом лицом к лицу да еще и на его территории вряд ли покажется Одину такой уж привлекательной.
Между тем Джонатан Гифт, изумленно тараща глаза, сполз с восьминогого коня – который практически сразу принял более скромное обличье и принялся щипать травку, – огляделся и увидел внизу яркие оранжевые огни Молбри. Затем он ошалело посмотрел на Эвана, на Хейди, на Мег и на меня, вновь пребывавшего в шкуре Попрыгуньи, и тщетно попытался осознать, что же с ним происходит. Потом он наконец заметил Твинкла, заулыбался и воскликнул:
– О, песик!
Я незаметно вздохнул. Неужели из всех чудес того нового мира, в который он попал, его внимание более всего привлекла эта проклятая собачонка?! Впрочем, Твинклу он тоже вроде бы понравился: пес принялся радостно скакать у его ног, а я даже отвернулся, стараясь не смотреть на сумку, висящую у Гифта на плече. Я очень надеялся, что скромный вид этой сумки, а также то, что Замковый Холм буквально светился от прилива магии, поспособствуют тому, что никто и внимания не обратит на вещь, которая в этой сумке спрятана.
Я повернулся к Хейди и пояснил:
– Джонатан Гифт в настоящее время является, по сути дела, игрушкой в руках нашего Оракула, которого он, собственно, спас. Короче: ему известно, где находится голова Мимира.
Хейди холодно на меня глянула.
– Я, по-моему, ясно дала понять: ты должен был принести голову моего отца, а не приводить с собой какого-то случайного представителя племени Людей.
– Он не случайный представитель, – запротестовал я. – Я же сказал: у Оракула имеется некий план. А Джонатан как раз и занимается воплощением этого плана в жизнь. И потом, как бы мне ни хотелось тебе угодить, но в решающий момент я был лишен физического обличья, и когда дело дошло до того, чтобы… э-э-э… голову Мимира забрать… это вызвало определенные затруднения…
Хейди прищурилась.
– Ты слишком много болтаешь. Верный признак того, что у тебя что-то на уме.
– У него всегда что-нибудь на уме, – сказал Один. – И он всегда слишком много болтает. – Его внимание было целиком поглощено поведением Джонатана Гифта, который, бросив сумку с головой Оракула на землю возле костровой ямы, опустился перед Твинклом на колени и дурашливым тоном спрашивал: «Кто это у нас такой хороший мальчик?».
– А сам-то ты, собственно, кто такой? – спросил у него Один.
– Я – архитектор, – сказал Джонатан Гифт, нехотя оторвав глаза от собаки. – А когда-то был математиком. Зато теперь поднаторел в искусстве строительства.
– Вот как? – Поскольку Один по-прежнему пребывал в теле Эвана, я никоим образом не мог узнать, о чем он на самом деле думает; но я все-таки достаточно хорошо знал нашего Старика и догадывался, что мыслей, причем самых разнообразных, у него возникло немало. Например, не собираюсь ли я предать его (а я собирался), нет ли у меня неких тайных мотивов (а они у меня были) и стоит ли вообще мне доверять. Нет, он мне, конечно, доверял. Был вынужден это делать. В крайнем случае, если уж на то пошло, ставить на меня было все же безопасней, чем на Гулльвейг-Хейд.
