– Не совсем, но почти, – сказал я.
– И ты явился, чтобы вернуть ее обратно? – Его вопрос прозвучал почти умоляюще.
– А ты был бы этому рад?
Он кивнул.
– В таком случае сегодня у тебя счастливый день. Но мне нужно, чтобы ты пошел со мной. Мне одному с этим не справиться.
Он снова кивнул, словно опасаясь говорить вслух. Потом все же спросил, но почти шепотом:
– А если она проснется? Проснется и поймет, что я собираюсь отправить ее отсюда?
Я призвал на помощь самую убедительную из своих улыбок и постарался его успокоить.
– Просто сделай, как я тебе говорю. Обещаю, что все будет хорошо. Между прочим, как твое имя? Я бы хотел, чтобы в будущем все непременно его помнили, как того заслуживает твое великое творение.
Архитектор посмотрел на меня и кивнул в знак согласия. Глаза у него были ярко-голубые, того холодного оттенка, каким бывает небо зимним утром.
– Мое имя Гифт, – сказал он. – Джонатан Гифт, заслуженный профессор в отставке, преподаватель математического факультета Университета Конца Света.
– Вот тебе моя рука, Джонатан Гифт, – торжественно произнес я, протягивая ему руку. – Возьми ее и пойдем со мной. Вскоре нам с тобой предстоит стать очень близкими друзьями.
Глава десятая
Вход в Университет Конца Света, красивое здание из желтого камня, был оформлен изящной аркой, сразу за которой виднелся зеленый внутренний дворик; пройдя через него, мы поднялись на высокое крыльцо, вошли в просторный холл, где стены были украшены деревянными панелями, затем миновали несколько крытых аркад, залитых солнечным светом, и наконец, оказались в Большой Библиотеке.
Поскольку университет был не самым подходящим местом для лошади, мы оставили Слейпнира во дворе. Если бы с нами была Попрыгунья, помощь Джонатана Гифта нам, собственно, и не понадобилась бы; но нам обязательно нужен был хоть кто-то, обладающий телесной формой, чтобы получить доступ к голове Мимира, так что мне пришлось проникнуть в тело Джонатана Гифта – сделать это было нетрудно, поскольку Слейпнир как бы оставался посредником между этим миром и царством Сна, – и, оказавшись там, я принялся обследовать свою новую «квартиру».
Признаюсь, я ожидал, что Джонатан Гифт, почувствовав мое присутствие, испугается и растеряется, как было, например, с Попрыгуньей, но ни малейшей тревоги с его стороны я не ощутил. Честно говоря, он вообще на мое «проникновение» почти не прореагировал. По всей видимости, он давно привык к присутствию в его мыслях и теле кого-то постороннего.
Оказавшись в его мысленном пространстве, я быстренько огляделся. Джонатан оказался куда более образованным, чем Попрыгунья, – почти все это пространство заполняли разнообразные схемы, графики, уравнения и формулы; там имелись даже карты звездного неба, а отдельные отсеки были целиком заполнены квадратами чисел. Отдельные директории его памяти были посвящены различным символам и рунам; немало места отводилось и чужим теориям, диссертациям и прочим научным работам. И если в мыслях Попрыгуньи так и кишели разные люди, связанные теми или иными взаимоотношениями, то Джонатан Гифт, казалось, не имел ни друзей, ни семьи. Отдел его памяти, обозначенный как КОЛЛЕГИ, состоял, по сути дела, из профессоров его университетской кафедры; а тот, что назывался МАСТЕРА, ограничивался списком квалифицированных резчиков по дереву, строителей, каменщиков, стеклодувов, плиточников и прочих работников, а также наиболее умелых посредников, ежедневно осуществлявших взаимодействие Гифта с рабочими. В его внутреннем пространстве не было никаких запертых дверей – зато была одна явно запретная зона, холодная, как Хель, и темная, как Смерть. Над входом в эту зону не было никаких указателей, но я сразу почувствовал: лучше даже не пытаться ее обследовать, чтобы не накликать большой беды на собственную голову.
И вам его прощальным даром станет отравленным питьем наполненная чаша.
Его имя, Гифт
[66], не может быть простым совпадением, думал я, пытаясь догадаться, что же содержится там, откуда тянет смертным холодом. Фамилия Гифт, дар в виде чаши с ядом… Но что это за яд? И каким образом может быть вручен подобный дар? В самом Джонатане Гифте не чувствовалось ни капли коварства и ни малейших признаков того, что он может знать ответ на эти вопросы. Но при одной лишь мысли о том, что Оракулу хотя бы отчасти известны мои планы, мне становилось очень не по себе. Интересно, думал я, а что произойдет, если он, пробудившись ото сна, обнаружит меня внутри мысленного пространства Джонатана? Впрочем, вряд ли Мимиру так уж хотелось задерживаться в голове какого-то смертного, не имеющего ни собственной руны, ни собственного волшебства. Возможно, именно поэтому наш Оракул и предпочитал проводить время в царстве Сна, там воплощая в жизнь свои грандиозные планы, а не наслаждаться радостями плотского бытия. Сам-то я точно никогда бы этого не предпочел, но, как говорится, о вкусах не спорят.
И я решил обратить дополнительное внимание на то, что обычно окружало Джонатана Гифта. Когда мы с ним проходили по коридорам и крытым аркадам, студенты, тоже облаченные в мантии и нелепые шляпы, непременно ему кланялись; не менее любезно раскланялись с ним и двое пожилых профессоров, которых легко было узнать по красной полосе на мантии. Сам Джонатан тоже любезно всех приветствовал – я порылся в его версии Книги Лиц, но обнаружил там лишь несколько имен преподавателей и названия кафедр, на которых они трудились. Неужели у этого человека совсем нет друзей? Неужели не существует никого, кто действительно был бы ему дорог и важен?
Но когда мы оказались в библиотеке, я перестал замечать что-либо еще, кроме книг – их там было поистине бесчисленное количество. Вообще-то, когда я жил в Асгарде, книги не играли сколько-нибудь значительной роли в моей жизни; да и в мире Попрыгуньи книги были, по-моему, вещью самой обычной, а иной раз и вовсе одноразовой, которую за ненадобностью легко можно выбросить. Но, наблюдая за жизнью различных миров из тюремной камеры в Нифльхейме, а также находясь в царстве Сна, я научился уважать и само письменное слово, и тех, кто по-настоящему его любит и понимает. Мне очень хотелось понять, как этот упорядоченный мир, где так высоко ценятся книги и ученость, сумел прорасти сквозь хаос Рагнарёка и устоять. Интересно, сколько же времени прошло с тех пор, как рухнул мир Асгарда? Ведь в разных мирах время течет по-разному. Но я чувствовал, что в данном случае восстановление после полной разрухи и последующий подъем произошли чрезвычайно быстро в значительной степени благодаря книгам и тем, кто их написал.
Осматривая университетскую библиотеку, я все больше убеждался в том, с каким уважением относятся в этом мире к книгам. Здесь было собрано никак не менее десяти тысяч томов; они рядами выстроились на стеллажах высотой футов в двадцать; среди них попадались и книги в кожаных переплетах, огромные, как входные двери, и крошечные, размером с ладонь, книжечки, написанные на пергаменте, и поистине роскошные книги, иллюстрированные цветными чернилами, с переплетами, щедро украшенными драгоценными камнями и металлами. Библиотека была разделена на несколько секций, и над каждой красовалась изящная надпись в орнаментированной рамке: История, Алхимия, Поэзия, Философия, Астрономия, Геометрия, Основы Общей Математики. Я заметил, что секция под названием История как бы отделена от остального помещения, а книги там спрятаны в большой шкаф со стеклянными дверцами, запертый на позолоченный висячий замок.
