– А она знала, кто такой Мимир?
Один пожал плечами.
– Наверняка я никогда этого не знал. Однако продолжу: когда Гулльвейг исчезла из Асгарда, у Одина стали возникать сомнения относительно верности Мимира. Тот порой пропадал где-то подолгу, но никак это не объяснял, а на все вопросы Одина отвечал весьма уклончиво. Кроме того, у него сохранились весьма сомнительные связи и с Народом Гор, и с Народом Льдов, и он все чаще заговаривал о союзе с ванами: об обмене заложниками, о том, что асы и ваны могли бы владеть рунами совместно, и т. п. И в итоге Одину пришлось воплотить в жизнь некий план, благодаря которому Мимир навсегда остался бы при правителе Асгарда, а его непомерные амбиции удалось бы обуздать. – Старик снова пожал плечами, помолчал и прибавил: – В общем, ты и сам знаешь, чем это закончилось.
Я знал. Сперва Мимиру зверски отрубили голову, а затем сохранили этой голове жизнь, поместив ее в некое подобие колыбели, сотканной из рунного света. И Мимир, принесенный Одином в жертву, стал рабом его амбиций; его Оракулом
[57].
– Значит, этот план был у тебя с самого начала? – спросил я.
Один вздохнул.
– Ах, только не делай вид, будто тебя это так уж удивляет! Да, Мимир был инструментом в моих руках, и я пользовался им, когда мне было нужно, – но не думай, что это было лишено взаимности. Если бы я вовремя не поймал его на обмане и предательстве, то Рагнарёк предсказывала бы моя голова, а не его.
Я решил пропустить эти оправдания мимо ушей. У меня и так уже заныло в висках. Но Мимир в роли Всеотца?
– Да, именно к этому он и стремился, – подтвердил Один. – Он всегда был чрезвычайно честолюбив. И не сомневался, что ваны ничего не заподозрят. Он был абсолютно уверен, что они его не узнают, когда отправился туда в качестве моего посла. Справедливости ради надо отметить, что он оказался совершенно прав. Ведь он покинул племя ванов еще совсем молодым, а в качестве посла вернулся туда почти стариком. Впрочем, для того чтобы ваны насторожились, хватило всего пары слов, переданных моими воронами… Ну а потом они прислали мне в подарок голову Мимира – но к этому времени мы, разумеется, уже владели рунами. И вскоре родился союз асов и ванов.
Я задумался. Рассказ Одина многое объяснял. К тому же я всегда знал, какой это хитрый и скользкий тип. На самом деле, если бы я раньше понял, насколько он хитер, мы, возможно, и врагами бы никогда не стали. Но сколь бы интересна ни была эта история, она все же не давала мне ответа на главный вопрос: что в данный момент нужно от меня Гулльвейг-Хейд? Ну, она, понятное дело, мечтает отомстить Одину. Даже если предположить, что Мимир вряд ли оказался таким уж хорошим отцом, то все равно ее жажда мести до некоторой степени объясняет, почему она затаила такую злобу на ванов и почему решила от них отколоться. Но зачем ей понадобился Ваш Покорный Слуга? Вот чего я никак не мог понять!
– Очень просто: она хочет заполучить новые руны, – сказал Один. – Те самые, появление которых предсказывал Оракул. Эти руны – ключ к Новому Миру. И она готова на все, лишь бы ими завладеть.
И тот ужас, о котором я упоминал раньше, снова охватил все мое существо, заползая мне прямо в сердце.
– Но я-то ей зачем? У меня же нет никаких рун! – возмутился я. – Разве не сказал Оракул: «Потомки Одина познают снова руны». Разве я потомок Одина? Нет, конечно. Или кто-то постарался внушить ей, что я, возможно, один из твоих потомков?
– Ну что ты, – мягко возразил Один. – Но именно ты завладел головой Мимира, когда наступил Рагнарёк. Именно ты последним говорил с Оракулом. Вот Гулльвейг-Хейд и уверена, что тебе наверняка известно, где сейчас голова ее отца.
– Да я же всего лишь сбросил эту проклятую голову с моста Биврёст! Она могла приземлиться где угодно.
Но я, разумеется, знал, что все происходило не совсем так. А рассказанная Одином сказка (она, впрочем, звучала достаточно правдиво, особенно если учесть его лживый характер) служила, как я не без оснований подозревал, всего лишь уловкой, имеющей целью вновь перетянуть меня на его сторону и, возможно, заставить меня поделиться сведениями о том, где сейчас может находиться голова Мимира, с которой, по всей видимости, связано появление новых рун. Я, разумеется, не стал рассказывать Одину о том, что случилось на вершине Замкового Холма, когда моя кровь сама собой стала складываться в некую руническую надпись, падая на пересохшую землю у меня под ногами. В общем, можете меня пристрелить, но я точно знаю: мне никогда бы не удалось прожить так долго, если б я стал доверять таким, как наш Генерал!
А он, скептически на меня глянув, сказал:
– Жаль. Впрочем, я-то твоим словам верю, но подозреваю, что Гулльвейг-Хейд ни за что тебе не поверит. – «Что, безусловно, очень для тебя плохо», – хотел он, похоже, прибавить, но все же предпочел промолчать. Да и зачем было еще что-то говорить, если его здоровый глаз так и сверкал от затаенной угрозы.
Впрочем, я решил стоять на своем.
– Я действительно не знаю, где эта голова, – заверил я его, – но даже если б знал, она ведь все равно осталась там, в другом мире, куда ни у тебя, ни у меня нет никакой возможности попасть.
Глаз Одина опять угрожающе вспыхнул – словно светлячок сел в глазницу мраморной статуи.
– Ну, это не совсем так…
– Что?! – изумился я.
– Возможно, существует и другой выход из этого мира, благодаря которому мы могли бы вернуться в тот мир, который покинули.
Это звучало слишком заманчиво, чтобы я счел, что в словах Одина нет никакого подвоха.
– И как же это возможно?
Один улыбнулся.
– Видишь ли, в каждом из миров имеются определенные места, где как бы пересекаются потоки различных видов энергии. И, вполне вероятно, в любом из миров или даже сразу в нескольких мирах может в той или иной форме существовать такое место, где эти пересекающиеся энергетические потоки видоизменяются, и одна энергия превращается в другую.
Я тут же вспомнил тот след, оставленный в небе пролетевшим самолетом и выглядевший в точности как рунический знак.
– Дай-ка я попробую догадаться. Ты говоришь о Замковом Холме?
– Ты же сам все видел; сам почувствовал таящиеся в нем силы.
– Да, почувствовал… – И мне опять захотелось все рассказать Одину – и о странных шрамах на руках Попрыгуньи; и о том несомненном факте, что ей удалось выпустить в противника руническую стрелу; и о том, как из капель пролитой мною крови прямо на голом склоне Холма складывалась светящаяся руническая надпись, – но, поразмыслив, я все же решил, что говорить об этом не стоит. Я все еще не до конца понимал, чего, собственно, он от меня хочет; и потом, я слишком хорошо знал Одина, чтобы подозревать: он сообщил мне далеко не все, что известно ему самому. И я с невинным видом спросил: – То есть ты считаешь, что нам от Замкового Холма следует держаться подальше? Что лишь последний дурак станет рисковать, бросая вызов столь могущественным силам?
