Так вот что Попрыгунья от меня так старательно скрывала! Вот в чем заключалась ее огромная мрачная тайна! Великие боги, сколько совершенно ненужных переживаний! Какая мучительная смесь вины, стыда и страха терзала ее душу! Да уж, если бы это не было так грустно, это и впрямь могло бы быть довольно смешно.
Впрочем, теперь это мои мысли и моя душа, напомнил я себе. И хотя чувства Попрыгуньи мне, безусловно, свойственны не были, я все время на них натыкался, точно на незнакомую мебель в чужом доме, где не горит свет, когда стукаешься то голенью, то бедром о сдвинутые вместе кофейные столики и еще какие-то предметы с острыми гранями и испытываешь боль от этих столкновений с чужим, сдвоенным, чувством вины и стыда. Вот она, ирония судьбы: изо всего того, что могло бы вызвать у меня самый искренний стыд или, скажем, угрызения совести, я более всего страдал именно от этих, чужих воспоминаний; от того, что случилось совсем не со мной, но почему-то подействовало на меня куда сильней, чем все предыдущие события моей собственной жизни. Я понимал, что стайка юных сплетниц неким образом связана с теми неприятными переживаниями Попрыгуньи. Что же такое им удалось подсмотреть? И что они по этому поводу могли сказать Попрыгунье? Одна из них – Пиппа. 17 лет. Любимый фильм: «Сумерки». Любимое времяпрепровождение: делать селфи… – самодовольная брюнетка, жутко размалеванная, с толстым слоем блеска на веках, спросила, глупо улыбаясь:
– Новая подружка, да, Джо?
Я глянул на Мег. У нее был такой вид, словно ее резко пробудили ото сна. Впрочем, лицо ее сияло по-прежнему, и глаза смотрели спокойно, но золотистое свечение в них погасло, и, что еще хуже, теперь в них отчетливо читалось нечто родственное презрению, смешанному с отвращением. Казалось, она отчасти уже внутренне готова к тому, что я сейчас развернусь и уйду или начну над ней смеяться.
– Все нормально, – сказала она. – Я как раз собиралась уходить.
«Черт побери, не хватало еще, чтобы и ты тоже поддалась этому чувству стыда!» – сердито подумал я и обнял ее за плечи. Она слегка дрожала, и я понял, что был прав: ей тоже было стыдно, но вот чего именно она стыдится, я совершенно не понимал. И я снова повернулся к трем сплетницам – я уже успел отыскать в Книге Лиц все их имена – и жизнерадостным тоном воскликнул:
– Ну да, познакомьтесь: это моя новая подружка, Мег. – Поскольку ответом мне было гробовое молчание, я с радужной улыбкой прибавил: – Вы, кажется, удивлены? Ах, даже не надейтесь, дорогие мои гарпии, что и у кого-то из вас может появиться какой-то шанс!
И после этих слов все те горькие чувства, кому бы они ни принадлежали, мне или Попрыгунье, просто растворились в воздухе. Стыд, вина, ревность – все растаяло, точно хлопья снега в теплом весеннем небе. Я взял Мег за руку и повел ее прочь, в ночную тьму, туда, где неоновые звезды городских огней и звезды настоящие как бы встречались, образуя в вышине светящийся мост, сиявший почти столь же ярко, как Биврёст. Я проводил Мег домой, стараясь идти так медленно, как только позволяли мне мои быстрые ноги; потом мы с ней еще постояли на крыльце, сколько было возможно; ну а потом я рысью поскакал к себе домой, точнее домой к Попрыгунье, зная, что ее родители давно уже легли спать. Я рухнул в постель и крепко проспал до рассвета, а проснувшись, обнаружил, что стою, голый и совершенно замерзший, в ванной комнате и разглядываю себя в зеркало, а в руке у меня раскрытая опасная бритва, на руках кровь, и на плитках пола кровь, и фарфоровая раковина тоже вся забрызгана кровью…
И, продолжая смотреть в зеркало, я увидел, как мое отражение окровавленной рукой подносит бритву к горлу…
«Вот ведь фигня какая!»
Итак, Попрыгунья вернулась.
Золото
Все то, что блестит…
Локабренна: 5:19
Глава первая
«Пожалуйста, – сказал я, – погоди, давай сперва просто поговорим и все обсудим». Повсюду вокруг была кровь – моя кровь. Насколько я понимал, порезы Попрыгунья успела нанести неглубокие, но все равно было очень больно. И какого черта ей понадобилось это делать? С какой стати люди вообще так с собой поступают?
– Какого хрена? Как ты посмел сделать со мной такое? – внятно произнесла Попрыгунья, но голос ее звучал не громче шепота. – Немедленно убирайся из моего тела ко всем чертям, или, клянусь, я убью нас обоих!
Я прикинул, есть ли у меня выбор, на что, впрочем, много времени не потребовалось. Спасти меня могло только чудо: я был полностью в ее власти. Мое левое запястье все еще сильно кровоточило, хотя порез и выглядел не слишком опасным; зато бритва, которую Попрыгунья в данный момент прижимала к моему горлу, была действительно опасной.
«Да опусти ты эту чертову бритву, – миролюбиво сказал я, – и давай поговорим. Я почти не сомневаюсь: умирать тебе вовсе не хочется».
Она истерически расхохоталась.
– Ты так уверен? Но разве у меня есть выбор? Ты ведь ухитрился все на свете испортить!
«Да что я, собственно, такого сделал?» – мысленно спросил я у нее, пытаясь выиграть время.
– Что ты такого сделал? Что ты такого сделал?! Не считая того, что ты провалил мой экзамен по английской литературе, опустошил мой банковский счет и заставил меня выглядеть как…
«Как кто? Ты выглядишь просто классно! Нет, мы с тобой выглядим просто классно!»
Она издала слабый стон, словно моя непонятливость измучила ее до предела, и воскликнула:
– Ты же просто не понимаешь! Ты понятия не имеешь, каково это – быть такой, как я! Каково быть вынужденной постоянно притворяться, что ты такая же, как все, постоянно ко всем приноравливаться, подо всех подлаживаться, стараться непременно выглядеть так, как, по мнению моей матери, должна выглядеть нормальная девушка…
«Это я понимаю, но…»
И я, прежде чем она успела как-то прореагировать, послал ей ее же собственное отражение в зеркале, но не затуманенное страхом и неуверенностью. Я послал ей ощущение того, как замечательно всегда быть самой собой, твердо знать, кто ты есть на самом деле, плевать на всех остальных и абсолютно, черт побери, не придавать значения чужим мнениям и замечаниям. Я послал ей также замечательное ощущение послевкусия, когда пища съедена с наслаждением, без единой мысли о каких-то лишних калориях, а питье выпито без страха перед возможным опьянением. Я послал ей еще много всякого разного, что она, по всей вероятности, попросту ухитрилась в своей жизни пропустить. Например, наслаждение танцем, когда чувствуешь себя подобным пламени, пляшущему у крепостной стены. А еще ощущение восторга от восхищенных взглядов многочисленных поклонников, любующихся твоим танцем и сгорающих от страсти. А потом я послал ей образ Мег; ее лицо, ее золотистые глаза, ее потрясающую улыбку, ее блестящие на солнце волосы. И еще – ощущение нежного поцелуя с легким привкусом вишни и кокоса, и ласкового прикосновения руки, и изящного поворота головы, и кружения под неоновыми звездами. Я послал ей обещание того, какое невероятное, чудесное чувство испытает она, когда будет кружиться с огненными стрелами в обеих руках на вершине темного холма, где скрывается столько тайн и загадок…
