Лебеди находились метрах в семидесяти от меня, недалеко от берега, и плыли в мою сторону. Они по очереди глубоко окунали голову в воду и что-то ловили. Один из лебедей поплыл к берегу, и кусты почти скрыли его. Я переместился, едва дыша, с ружьем наготове — и снова увидел лебедя. Второй подплывал к нему. На этом расстоянии бить лебедя картечью из моего ружья было бесполезно, и я решил стрелять из мелкокалиберного ствола. В этот момент из моей головы вылетели все мысли, кроме одной: нужно задержать дыхание, чтобы не промахнуться! Оба лебедя замерли неподвижно, как мишени, и глядели в мою сторону. Я прицелился в зоб того, что покрупнее, и медленно нажал спусковой крючок. Шея лебедя упала в воду, как палка. Второй лебедь издал крик и шарахнулся в сторону, но спустя несколько секунд подплыл к подстреленному лебедю и стал кружить возле него. Я вскочил и, всё еще пребывая в состоянии дикого охотничьего азарта, рванул к лебедям. Но уже на бегу стоявшее перед глазами марево так же неожиданно исчезло: у меня возникло чувство вины и содеянной глупости. Зачем я это сделал? Конечно, мне требовалось мясо при таком расходе сил, но ведь я же не помирал с голоду!
С этими мыслями я уже не бежал, а плелся к тому месту, где плавал убитый лебедь. Он оказался совсем близко от берега. Я вырезал палку с сучком в виде крюка и начал подтягивать мертвого лебедя к берегу. Второй лебедь, разбежавшись по воде, тяжело взлетел, поднялся и пошел на меня в атаку. Я отмахнулся от него палкой. Он отлетел недалеко, сел на воду и начал кричать. Меня всего корежило от его крика.
Пуля попала лебедю в основание шеи над зобом. Я привязал его за лапы к верхней петле рюкзака веревочками от накидки и взвалил рюкзак на плечи. Лебедь был крупный и весил не меньше десяти килограммов. С такой ношей далеко не уйдешь!
* * *
Я вспомнил, как в далеком детстве к нашим воротам в деревне Нижние Кинерки подъехал сосед-шорец, слез с лошади и отвязал от седла тяжелый мешок.
— Здравствуй, Мария! — сказал он, войдя в избу. — Я вам свежатины принес.
Он развязал мешок и вытянул из него за шею громадную белую птицу.
— Это гусь? — спросил я.
— Нет, это лебедь, — ответила мать. — Зачем ты его подстрелил?
— Подранка нашел, и пришлось застрелить, чтоб не мучился. Нам лесной дух запрещает стрелять и есть лебедей. А ваши русские цари их ели.
В это время вошел мой брат Миша и увидел лебедя.
— Дядя Коля, вы убили лебедя!
— Нет, я его добил — кто-то перебил ему крыло. Я слышал выстрел незадолго до того, как увидел подранка, и нашел бумажную гильзу на берегу Березовой речки. Ну что, будете вы есть лебедя?
— Ладно, оставь! Только я им заниматься не буду, — сказала мать.
— Ну что ж делать, — сказал Миша. — Придется мне заняться.
На следующий день мать запекла лебедя целиком в печи. Он оказался суховат, но корочка была настолько вкусная, что мне не хотелось ничего другого. Отец поглядел на меня и положил кусок мяса, а корочку разделил всем поровну. У нас тогда не было свежего мяса еще с прошлой зимы, поэтому лебедя с жареной картошкой съели до последней крошки.
* * *
Я снова вышел на старую дорогу и вскоре добрался до большого озера у подножия сопки. Теперь я клял себя последними словами. «Если я разделаю, приготовлю и съем его, то точно не перейду границу! Бог меня накажет! — крутилось у меня в голове. — Нужно его похоронить: может, это хоть как-то скомпенсирует мою ошибку!»
Я нашел углубление на склоне сопки, расширил его ножом до нужного размера, устлал мхом, положил туда лебедя, в несколько этапов набрал у реки необходимое количество камней и закрыл ими импровизированную могилу. Меня не покидало ощущение боли и обреченности. Еще в детстве я имел представление о кладбищах и обустройстве могил. Воспитанный в атмосфере атеизма, к религиозным символам я относился так же, как к светским, — без особенного пиетета; поэтому я сделал из двух палок некое подобие креста, что обычно ставят у нас на могилах, и, обстругав ножом перекладину, написал на ней карандашом: «Прости меня!»
Мне не хотелось оставаться на этом месте, и я пошел дальше по лесистому склону сопки. Нужно было остановиться, сварить ухи и поесть. Недолго прошагав, я наткнулся на ручеек, текущий с сопки. Поднявшись вверх, я обнаружил его источник во впадинке, где из-под большого камня бил чистейший родник. Это было удобное сухое место для костра, закрытое большими деревьями. Через полчаса уха с рисом и чесноком уже варилась на небольшом костре.
Я съел всю уху вместе с рыбой и отяжелел. Время было далеко за полдень, но у родника на северо-восточном склоне сопки было тенисто и прохладно, несмотря на солнечный день. Из-за высоких деревьев окрестности не просматривались, и я решил подняться на вершину. На моей кальке была отмечена ее высота — 400 метров. Я намеренно не писал названия сопок, рек, населенных пунктов и озер, когда копировал их на кальку. Вдруг увидели бы — начались бы расспросы…
Вершина сопки тоже оказалась лесистой, и это не позволяло обозреть местность, но чуть ниже, на юго-западном склоне, я заметил прогалину. Видно, когда-то давно здесь случился большой оползень, обнаживший камни. Я удобно устроился на мшистом склоне у опушки леса, прямо над каменистым обрывом. Отсюда открывался захватывающий вид на юг, запад и северо-запад — как с самолета. Сопку окружали всё те же поля вперемежку с лесом. Отсюда они не выглядели заброшенными. Казалось, там идет обычная сельская жизнь. Только деревень-то не было. Не было ни одного уцелевшего дома, остались только следы умной целенаправленной человеческой деятельности.
Мне снова стало тоскливо. Мы захватили еще один кусок планеты, и он умер, как умерли наши старинные деревни и поля в Сибири. Как умерли в моих краях деревни Верхняя Кинерка, Беларус, Горбуновка… Вот и здесь люди жили сотни лет, расчищали поля, строили дома, а теперь всё мертво. Где сейчас жившие здесь люди и их потомки? Наши советские руководители и здесь оставили свой мертвый след.
И вдруг мне пришла в голову мысль: «А ведь сам-то ты не лучше! Ты тоже оставил свой мертвый след, ни за что ни про что уничтожив живое существо. Не подумал? Советская власть тоже не думает об отдельном человеке. Получается, что я в каком-то смысле ее порождение и продолжение, несмотря на всё мое отношение к ней».
Мне были неприятны эти мысли, но факт оставался фактом — я поступил так, как привык поступать наш человек. Стреляй! Круши! Всё равно не мое! Как так получилось — на словах одно, а на деле другое? Откуда это во мне?
На склоне сопки, где я остановился, так пригревало, что можно было раздеться. Дул мягкий южный ветерок, мошки и комаров не было, и вдруг я почувствовал, что мои силы на исходе. Мне был просто необходим небольшой отдых. Ведь возможности спокойно поспать несколько часов, может, больше и не представится!
8 АВГУСТА 1965 ГОДА
