– Гия, смотри, Бульке не нравится, – сказал я.
– Если Бетховена на площади завести, толпе тоже не понравится, – сказал Канчели. – Булька у тебя с детства слушает всякую муру. Воспитал собаку на ширпотребе и примитиве.
– Я извиняюсь, но под Чайковского и под Равеля он у меня спит.
– Это прошлый век. А ты ему Шнитке поставь – сразу завоет.
У меня была пластинка Шнитке. Я поставил – под Шнитке Булька положил морду на лапы и задремал. Канчели достал из кармана кассету:
– А вот это поставь.
Это была его музыка к «Королю Лиру». Я поставил – Булька немедленно проснулся и завыл.
Поведение Бульки задело Канчели за живое. На следующий день он принес запись Губайдуллиной:
– Давай это поставь.
Поставили. Булька не реагирует.
Моя жена Галя, я и Гия.
Канчели поставил кассету с записью своей симфонии. Булька немедленно завыл.
– Твой Булька такой же садист, как ты, – сказал Канчели и ушел.
А вечером позвонил:
– Я подумал и понял. Булька не садист, у него просто очень хороший вкус. Моя музыка ему нравится, и он под нее поет. Так что передай Бульке, что я извиняюсь.
Не знаю, как насчет вкуса, но музыкальный слух у Бульки был. Я думаю – все дело в скрипичных флажолетах. Гия любит скрипичные флажолеты и часто использует их. А Булька скрипичные флажолеты терпеть не мог.
Канчели, как и Петров, не только большой симфонист, но и прекрасный мелодист. Когда на экраны вышел фильм «Мимино», песня из него моментально стала шлягером, а Гия Канчели сразу стал знаменит как автор «Читы гриты» (правильно «Чито гврито»). Канчели это раздражало, он этой песней вовсе не гордился и говорил: «Это не музыка, это триппер». «Почему триппер»? «Потому что быстро цепляется и трудно отделаться». И когда его представляют: «Это тот композитор, который написал «Чита грита», он очень недоволен.
Но самый большой удар он получил на вручении премии «Триумф» в Малом театре. Представлял его Юрий Башмет. Гия вышел на сцену, и Башмет сказал, что имеет честь вручить премию «Триумф» великому композитору, чью симфоническую музыку исполняют все лучшие оркестры мира… Дирижер взмахнул палочкой – и оркестр Малого театра заиграл «Чито гврито». Я думал, Гию прямо там, на сцене, кондрашка хватит, но он выдержал, только сильно побледнел. И лишь потом, после церемонии и после банкета, у себя в номере, всегда выдержанный и вежливый Канчели долго и громко матерился.
Когда я в восьмидесятом году валялся в больнице (после клинической смерти), Гия появился в моей палате с магнитофоном в руках. Небрежно кивнул:
– Здравствуй. Где тут у тебя розетка?
– Не знаю.
Я лежу распластанный. Живот разрезан и оттуда тянется резиновая трубка дренажа, и левый бок разрезали и вставили дренаж, и в правый вставили… И в носу какие-то трубки, а в вене – капельница.
Гия походил по комнате, нашел розетку, поставил магнитофон на табуретку и сказал:
– Я тут прикинул музыку, ты послушай.
(До больницы мы уже начали работу над фильмом «Слезы капали».)
Гия включил магнитофон и заиграл оркестр. Не эскизы на фортепьяно, как обычно, а большой оркестр, оказывается, пока я тут помирал, Гия в Тбилиси сочинил музыку, оркестровал ее, размножил ноты, вызвал оркестр и дирижера, записал, прилетел из Тбилиси в Москву… Музыка красивая, но без нерва. А в этом фильме она должна быть тревожной, раздражающей…Но человек проделал такую работу, не скажешь же, что не годится.
– Ну как? – спросил Канчели, когда запись кончилась.
Я молчу.
– Говори, подходит или нет? Если не подходит, выкинем все к чертовой бабушке!
– Подходит, – выговорил я.
И добавил:
– Но надо кое-что переделать.
– Много?
Я молчу.
– Я спрашиваю, много надо переписывать?
И я сказал-таки правду:
– Все.
– Ни черта ты не помрешь! – обрадовался Гия.
“Осенний марафон”. Норберт Кухинке.
Мы с Юрой Кушнеревым.
Тогда. И другие мои друзья очень много сделали для того, чтобы я «ни черта не помер». Я уже писал, что первый, кого я увидел, придя в себя, был Юра Кушнерев, который кричал: «Я говорил, что он не помрет!». А в дверях палаты стояла его трехлетняя дочка Маша (ее не с кем было дома оставить) и одновременно с папой кричала: «Данелка, не умирай! Данелка, не умирай»!
Когда мой хирург Виктор Маневич убедился, что я действительно не умер, он написал названия лекарств, которых в больнице не было, дал список Кушнереву и сказал, что, если в течении суток он не достанет эти лекарства, меня не будет. Прямо из больницы Кушнерев поехал к министру здравоохранения. Он, оттолкнув секретаршу, прорвался к нему в кабинет и со слезами на глазах начал орать, чтобы тот немедленно распорядился выдать то, что в списке. Министр вызвал помощника и велел ему заняться моими лекарствами. В правительственной аптеке выдали все, кроме одного названия. Этого лекарства не было и там. Тогда Кушнерев позвонил в Западную Германию корреспонденту журнала «Штерн» Норберту Кухинке. (Норберт сыграл Хансена в фильме «Осенний марафон».) Норберт лекарство купил и послал в Москву с летчиком немецкой авиакомпании «Люфтганза» (рейс у летчика был в тот же день). Теперь надо было, чтобы это лекарство не задержала таможня. Кушнерев связался с Женей Примаковым (Евгением Максимовичем). Примаков подключил Володю Навицкого (генерала КГБ), и они втроем поехали в аэропорт «Шереметьево» убеждать таможенников. И убедили. Лекарство таможенники пропустили… Но красивую кожаную сумочку, в которой было лекарство, не отдали: «Насчет сумочки никаких распоряжений не было».
А дальше ко мне в больницу почти каждый день приезжали мои друзья, именитые медики академик Владимир Бураковский и его ученик профессор Давид Иоселиани, и вместе с Виктором Маневичем боролись за мою жизнь. А в вестибюле больницы все время, пока я там находился, круглосуточно дежурил мой ученик Джангир Мехтиев. Медсестра Тамара, которая меня выходила, уговаривала его: «Ну зачем вы здесь сидите? В этом нет никакой необходимости. Идите домой». Тщетно. «А вдруг что-то надо будет, и некого будет послать»! – говорил Джаник.
Не имей сто рублей!
Это моя семья: дочь Лана, внук Саша, внучка Ирина, зять Андрей, внучка Маргарита, я, сын Кирилл, внучка Алена.
