Вот и сейчас – он сидел на троне в посольской зале Нового детинца, срубленного почти на самой вершине Барчуга
[20], одетый в крытую парчой лисью шубу, в усыпанной самоцветами войлочной шапочке с узкой опушкой и посохом в руках, смотрел на просителей, оглаживая слегка зачерненную смородиновым соком бороду, и, несмотря на всю серьезность спора, отчаянно старался не захохотать. Смешки пыталась сдержать и остальная свита, успевшая дать случившемуся процессу прозвище «Дерьмовый суд».
Как известно, для закваски и вываривания селитры надобны всякое гнилье, тухлятина, мусор и содержимое выгребных ям. Та самая вонючая дрянь, каковую выбрасывают на скотобойнях, в кожевнях и от которой всячески избавляются во всех людных местах.
И вот теперь скотники и кожевенники вдруг затребовали с селитринщиков плату за то, что те забирают у них гнилье и тухлятину!
Селитринщики, со своей стороны, испросили серебро за то, что освобождают город от грязи и навоза.
Как результат – одни уже полгода не отдавали свое воняющее сокровище, складируя его в собственных дворах, а другие – его не забирали, благо селитра накапливалась в гнилье независимо от того, где оные «селитряные кучи» лежали.
Город пропитывался вонью, которая с приходом весны обещала стать и вовсе невыносимой. Галичане сначала пытались вразумить спорщиков, а теперь уже всячески их проклинали – и засыпали жалобами княжеских приказчиков. Однако дело с места никак не двигалось. За несколько месяцев княжеские слуги упрямцев так и не угомонили – и вот теперь тяжба дошла до самого Юрия Дмитриевича.
– Селитринщики берут наше добро, княже, добывают из него товар, каковой и продают за хорошую цену!
За скотников с кожевенниками выступал староста товарищества, дородный немолодой купец с окладистой рыжей бородой, в которую были вплетены две белые шелковые ленточки, в парчовой горностаевой шубе, надетой поверх шитой золотом ферязи, с тремя золотыми цепями на шее и наборным поясом из яшмы, малахита и янтаря и многими тяжелыми перстнями на руках. Ни дать ни взять – боярин знатный, а не купец! Кабы не снятая при князе шапка – недолго и перепутать.
– Селитринщики с нашего добра товар добывают и доход с того имеют, ако мы со шкур невыделанных, али скота пригнанного. Но мы за добро, с которого живем, за кожи и скот полновластным серебром платим! А селитринщики – нет! Разве это справедливо, княже? Коли они с нашего добра прибыток имеют, пусть платят за него, как за любой товар потребный. А иначе не отдадим!
Староста поклонился и отступил, давая понять, что закончил свое выступление.
Юрий Дмитриевич степенно кивнул, повернул голову вправо, где в окружении молодых селитринщиков стоял худощавый старик с длинной и тонкой седой бородой, на кончике которой покачивался маленький хрустальный шарик. Белая каракулевая шапка, белый тулуп, белые шерстяные штаны, выпущенные поверх белых валенок. Похоже, добытчики селитры уговорили себе в защитники одного из волхвов Ярилы с городского святилища.
Священник выступил вперед, приложил ладонь к груди, слегка кивнул:
– Прошу почтения, княже, но купцы лукавят. Они ведут свое дело, после коего выбрасывают горы вонючих отходов. Сию гадость надобно вывозить куда подалее, дабы не портить воздух в твоем, княже, городе; дабы не отравлять воды и не захламлять окрестности. Для вывоза потребны лошади, телеги, возчики, грузчики… Это много, много расходов. Сии расходы моих доверителей, всю неблагодарную работу выполняющих, кому-то надобно покрывать. И кому же, как не тем, чей мусор они убирают? Что потом с тухлятиной происходит, до того купцам дела быть не должно! Они ведь свою гадость выбрасывают, а не продают.
– Коли так, то вы не получите даже тухлого хвоста! – угрожающе вытянул палец толстяк.
– Станете сидеть на них, как навозные мухи? – поинтересовался волхв. – Дюже любопытно, насколько хватит вашего безумия? До тех пор, пока гнилье поднимется до ваших окон али до кровель?
– Мусор мы, знамо, увезем. Но вы его не получите! – пообещал толстяк.
– В знак своей дружбы мы готовы вам подсобить, добрые соседи, – широко улыбнулся волхв. – Уберем все дочиста за справедливую плату.
– Ну уж нет! – решительно мотнул головой староста. – Кто угодно, но только не вы!
– Однако же вам все едино придется заплатить! – И волхв повернулся к Юрию Дмитриевичу: – Я обращаю на сие твое внимание, княже! Купцы готовы платить всем, но токмо не селитринщикам! Где справедливость? Селитринщики что, рыжие?
– Они с сего гнилья доход получают, княже! – взъерепенился купец, зло дернув свою рыжую бороду. – Доход за вывоз, доход за мусор, доход за работу! Тройной доход с каждой гнилушки! Нашей гнилушки! Где справедливость? – воззвал к правителю толстяк.
– Не нужно считать серебро в чужих карманах! – парировал волхв. – Занимайтесь своим ремеслом и не завидуйте чужому. Вам надобно убрать тухлятину? Мы сие сделаем. Но за работу надобно платить!
– Вам надобно сырье для работы? Покупайте! – так же решительно отрезал староста скотников. – Задаром не отдадим!
Вестимо, спор о том, кто должен платить за вывоз дерьма – тот, кто убирает, или тот, кто гадит, – мог бы длиться бесконечно. Но внезапно распахнулась дверь, в залу ворвался запыхавшийся холоп: стеганый поддоспешник, плащ из мягкого серого войлока и кожаный ремень с двумя ножами, подсумком и саблей выдавали в нем воина – однако воина нищего, худородного.
Бояре из княжеской свиты поспешно выдвинулись вперед, заслоняя собою князя, перехватили тяжелые посохи двумя руками, а сотник Олай Басманов – молодой и горячий, но все еще безбородый храбрец – даже полувытащил косарь и грозно крикнул:
– Кто ты таков, несчастный, и как смеешь прерывать княжеский суд?!
– Я из Москвы, княже! – Холоп не остановился и шел вперед, пока не уперся грудью в выставленную ладонь сотника. – Василий Дмитриевич умер!
Выдохнув сие сообщение, гонец в полном бессилии осел на пол, застыл на коленях, упираясь кулаками в тесовый пол и тяжело дыша.
Игра получилась не самой правдоподобной – однако юноша своего добился. Князь Звенигородский, поднимаясь, расстегнул свою поясную сумку, достал увесистый кошель. Спустился с тронного возвышения, прошел меж расступившихся бояр и бросил награду уставшему вестнику.
– Как сие случилось? – спросил он.
– Залечили, – волшебным образом дыхание холопа сразу восстановилось. – Исцеляли слабым огнем от легочной немочи, да места обожженные воспалились. Кожа чернеть начала, гноиться. В две недели после сего лечения князь и сгорел. А ведь сказывали, сказывали ему: жертву полуночную надобно богине Марене принести, дабы смилостивилась, да молебен за здравие в церкви заказать! Глядишь, и жил бы еще долго и счастливо. Однако же нет, доверился лекарям заморским, диким и безбожным.
– Кто ты таков, раб, чтобы осуждать великого князя? – возмутился боярин Танаш Вакорьевич. – Плетей захотел?!
