Одиннадцатого марта тысяча четыреста двадцать пятого года Софья Витовтовна все-таки решалась… Приказав оставить себя одной, она начертала грамоту, запечатала ее мужниным перстнем и вызвала к себе в покои преданную ключницу. Вручила ей свиток и кошель с серебром:
– Ты знаешь здешнюю челядь лучше меня, Пелагея. Посему поручаю тебе выбрать самого умного и преданного слугу. Пусть возьмет в конюшне от моего имени пару лучших лошадей и стрелой летит в Галич. Там пусть отдаст сие письмо князю Юрию Дмитриевичу лично в руки. Все поняла? На тебя одну надеюсь. Привези нам мир и спокойствие. Ступай!
А вечером же того же дня в Москву вошла дружина. Больше сотни воинов на тяжелых боевых конях, все в поддоспешниках, плащах, с саблями на боках и щитам на крупах коней. Следом через Фроловские ворота закатилось два десятка телег. Сиречь – явились ратные люди из каких-то совсем ближних мест, много дорожных припасов им не потребовалось. Большую часть груза на обозе составила броня, да рогатины, да прочее снаряжение.
Удельная армия молчаливо проскакала по улицам и на второй улочке повернула вправо, в сторону Неглинки…
Софью Витовтовну о сем известила Пелагея – примчавшись со всех ног на двор, в котором дети играли в шапки. Не девичья игра, но Ягодка была не против.
– Ратные в городе! – тяжко выдохнула ключница. – Много! Только что пришли!
– Чьи? Откуда? Кто привел? – похолодела великая княгиня. – Неужели началось?
Она с тревогой посмотрела на хохочущих малышей, на новика, на подпирающих стену шестерых его холопов. На играющих у дальних дверей в «зернь»
[19] дядек.
Все – кроме детей, конечно, – были с саблями. И судя по пухлым одеждам – в броне.
Десять воинов против всего мира! Не самый лучший расклад…
Может, хоть кто-то из дворцовой стражи вступится? Пусть даже не за нее – пусть хоромы княжеские от разорения попытаются защитить! Если запереться на женской половине… То, по чести и совести, рынды чужих впустить не должны.
– Василий, Ягодка, заканчивайте! – поднялась женщина. – Повеселились, пора и отдохнуть. Пойдем в мои покои, почитаем какую-нибудь индийскую сказку про летающие колесницы.
– Ну матушка-а-а! – на два голоса заныли княжич и княжна.
– Посмотрите на себя, как упарились! – уже строже ответила Софья Витовтовна. – Как бы не простудились!
– Княгиня, княги-иня-а!!! – истошно вопя, на гульбище над двором появилась молодая девка, пронеслась по доскам, чуть не кубарем скатилась вниз по лестнице. – Княгиня! Государыня-а-а!
Сердце Софьи Витовтовны сжалось от ужаса, дыхание перехватило, все тело наполнилось холодом. И она с немалым трудом выдавила:
– Что?
– Дружина! – остановилась перед ней холопка, тоже тяжело дыша и говоря лишь отдельными словами. – Она вошла…
– Ну! Куда?! – поторопила ее правительница.
– На боровское… Подворье…
– Куда-а?! – На Софью Витовтовну словно бы опрокинули ушат кипятка.
Но это было не какое-то плохое ощущение. Это была обжигающая до боли радость. Даже восторг!
Дружина пришла не к ее врагам – войско пришло к ней!!!
Женщина вдохнула, выдохнула. Без особой спешки подошла к княжичу Василию и, поддавшись эмоциям, крепко его обняла. Немного так постояла, потом поцеловала новика в лоб, между пушистых бровей, и отступила. Тихо приказала:
– Ступай на подворье, веди их всех сюда. Здесь их покормим, здесь напоим, здесь помоем и здесь спать уложим. Они нужны здесь. Ступай!
Князь Боровский прислал своему сыну в подмогу сто семь человек. Сто семь бывалых воинов, преданных своему хозяину – и более никому. Простолюдины, не обеспокоенные политикой, не зараженные столичным смутьянством, не знающие ничего ни о лествичном праве, ни о прямом престолонаследии. Они пошли в закуп, дабы не знать забот, дабы всегда быть сытыми, одетыми и иметь возможность время от времени хорошенько повеселиться, не зная запретов и ограничений. В обмен на сие холопы согласились не жалеть живота своего по любому приказу князя. На кого покажут – с тем и сражаться…
Сто семь человек – это ничто, если сражаться против всей Руси или даже Москвы. Но вполне достаточно, чтобы противостоять дворцовой страже, коли оная вдруг изменит наследнику престола и его матери. В самом худшем случае – столь крупный отряд поможет государыне с детьми прорваться на свободу.
Боровскую сотню, свою последнюю надежду на спасение, Софья Витовтовна разместила в опустевших людских, приказав ключнице кормить служивых от пуза и баловать бражкой перед сном. И мягко посоветовала тем из воинов, кто выходил с княжичем в наряд, поддевать под поддоспешник кольчугу, а под меховую шапку – «бумажную», стеганую со вшитыми железными пластинами.
Именно боровцы теперь охраняли великую княгиню с ребенком, а юный Василий Ярославович и вовсе не отлучался от правительницы ни днем, ни ночью.
Великая княгиня наконец-то смогла хоть немного перевести дух. И у нее в душе впервые зародилась слабая искра надежды.
«Кто знает? А вдруг все еще и обойдется?»
11 марта 1425 года
Галич, княжеский детинец
Юрий Дмитриевич носил имя князя Звенигородского, Вятского, Ружского, Галичского – и в разговорах его титул чаще всего сокращали до «князя Звенигородского». Однако главной столицей второго сына Дмитрия Донского был, конечно же, вовсе не скромный и маленький провинциальный Звенигород, а стольный заволочный Галич – богатейший город Руси, размерами мало уступающий Москве, знаменитый своими мехами, рыбными ловами, пороховыми мельницами, селитряными промыслами, ткацкими гребенками, глиняными свистульками, огуречными грядками, но пуще прочего – огромными солеварнями, каждый день отправляющими на торг по десятку возков «белого золота», без которого в сем подлунном мире не мог обойтись ни богач и ни бедняк, ни пахарь, ни степняк, ни рыбак, ни скотник. Главное сокровище, постоянно наполняющее казну князя Звенигородского серебром, – белоснежная галичская соль.
Понятно, в таком обширном хозяйстве долго обойтись без воли правителя было невозможно. Доверенные приказчики еще могли решить вопросы податей и выплат, продаж и покупок, проследить за порядком и соблюдением законов, защитить пути от разбойников и оборонить границы. Однако же с иными делами без князя совершенно не обойтись. Одарить новых детей боярских наделами, простить недоимки, помиловать заблудших или закончить долгие судебные тяжбы – тут власти приказчика уже мало. Тут надобна воля самого правителя.
Почти три месяца Юрий Дмитриевич разбирался с накопившимися почти за год вопросами, на время отвлекшись от московских забот, и иногда сталкивался с такими заковыками, от которых не знал – то ли плакать, то ли смеяться.
