И все же Геракл был сильнейшим человеком в истории. Ни один человек и почти ни одно бессмертное создание не могли одолеть его физически. С безропотным терпением выдерживал Геракл испытания и потрясения, какими нагружала его бурная жизнь. Вместе с силой, как мы уже убедились, ему досталась неуклюжесть, что в сочетании с катастрофическими приступами ярости способна убить или покалечить любого, кто попался на пути. Кто-то хитрил и изворачивался, а Геракл был прям и прост. Кто-то предусматривал все, а Геракл пер напролом, размахивая дубиной и ревя, как бык. Его недостатки были скорее милыми, чем отталкивающими. Как показал обман Атланта и хитрость с Аидом, Геракл не был начисто лишен соединенного качества здравомыслия, смекалки и практического воображения, какое греки называют нус. Спасительных достоинств в нем было достаточно, чтобы искупить его несносные недостатки. Его сострадание к другим и желание помогать попавшим в беду были бездонны – как и печаль и стыд, какие обуревали его, когда он совершал ошибки и окружающие страдали. Он доказал, что способен жертвовать собственным счастьем годы напролет, лишь бы искупить ущерб (обычно причиненный не нарочно). Его детскость, следовательно, уравновешивалась детской бесхитростностью и непосредственностью, а также чертой, о которой мы нередко забываем, перечисляя добродетели Геракла, – стойкостью, способностью безропотно сносить невзгоды. Всю жизнь его карало, измывалось над ним и мучило жестокое, зловредное, безжалостное божество, мстя Гераклу за проступок, в котором его никак нельзя обвинить, – за его рождение. Никакой подвиг Геракла не сравнится с подвигом быть Гераклом. Своей терпеливой жизнью в муках и выносливостью, своим состраданием и желанием поступать правильно он показал, как выразилась американская классицистка и мифограф Идит Хэмилтон, «величие души».
Геракл, может, и не располагал бойкой живостью и обаянием Персея и Беллерофонта, умом Эдипа, лидерским даром Ясона или находчивостью и воображением Тесея, но у него было чуткое сердце – сильнее и горячее, нежели у любого из них.
Беллерофонт
Крылатый
Герой Беллерофонт был сыном то ли Главка, царя Коринфа, то ли Посейдона, бога моря
[114]. Совершенно точно, что матерью Беллерофонта была ЭВРИНОМА, особая любимица Афины, от которой и набралась она мудрости, смекалки и всех умений, какие олицетворяла собой эта богиня
[115].
История Беллерофонта подсказывает, что пусть и был он строен, силен, отважен, образован и привлекателен, его все же самую чуточку избаловали обожавшие Беллерофонта мать и Главк, который, независимо от того, был он сам или Посейдон настоящим отцом, воспитал мальчика как родного сына и полноправного коринфского царевича.
Беллерофонт вырос осведомленным о слухах, что Посейдон-де забрался в постель к его матери и зачал его, но особого значения этому не придавал. С одной стороны, к морю Беллерофонта никогда не тянуло, да и божественных даров ему, по его собственным наблюдениям, мучительно недоставало. С другой стороны, был у него брат ДЕЛИАД, и они не походили друг на друга ни натурой, ни обликом нисколечко, а это, конечно, могло указывать на разное отцовство. С еще более другой стороны, Беллерофонт всегда находил общий язык с лошадьми. Лошади – это очень по части бога моря. В школе Беллерофонту рассказали, что на заре времен бог Посейдон сотворил перволошадь – в подарок сестре своей Деметре. Посейдон понаделал кучу всяких зверей и всех их повыбрасывал, пока у него не получилось безупречное созданье. Среди выброшенных животных, этих ошибок творения, были гиппопотам, жираф, верблюд, осел и зебра, с каждым шагом Посейдон был все ближе к идеальным пропорциям, красоте и соразмерности лошади. Но подростком Беллерофонт понял, что это всё сказки для малых деток. Как и прочие истории о богах, полубогах, нимфах, фавнах и волшебном зверье, какими ему забивали голову с тех самых пор, как он научился ходить и говорить. Одно он знал точно: Коринф – большой бурливый город-царство, здесь полно очень всамделишных и очень смертных мужчин и женщин; да, навалом тут и жрецов со жрицами, но ничего бессмертного или божественного Беллерофонту наблюдать не доводилось. Никакие боги никогда не являли себя ему, никого из друзей не превратили в цветок и не пришибли молнией.
Где-то ближе к четырнадцатилетию Беллерофонта поползли слухи о крылатом белом коне по кличке Пегас, о том, как он возник из горла обезглавленной Медузы и полетел на большую землю Греции. Отовсюду сообщали, что видели это чудесное созданье, но Беллерофонт отмахивался от таких вестей как от очередных суеверных фантазий для самых маленьких. И тут кое-кто из граждан Коринфа возбужденно заявил, что Пегас уже здесь, совсем рядом! Не в самом Коринфе, но все равно прямо за городом. Его видели трезвые свидетели, пившие из фонтана при Пирене (тот фонтан – не декоративный, а самый настоящий родник, бурливший из-под земли). Кто-то даже попытался подкрасться к Пегасу и взобраться к нему на спину, но конь всякий раз оказывался настороже
[116].
«Беды никакой наведаться в Пирену и поглядеть, – сказал себе Беллерофонт. – В смысле, наверняка окажется, что это просто дикий пони с холмов, но приручить его все равно может быть занятно. Приделаю ему крылья даже да приеду в город верхом. И то потеха».
Добравшись к роднику в Пирене, он увидел двоих, ошивавшихся неподалеку, но лошадей – никаких, ни крылатых, ни обычных.
– Мы его спугнули, – сказал один из тех двоих. – Наверное, не сразу вернется. Робкий как я не знаю что. Убегает от малейшего звука.
Чужаки предоставили Беллерофонта самому себе. Он спрятался за лавровый куст и стал ждать. «Во всяких летающих лошадей я, конечно, не верю. Но мне просто интересно, как эти слухи вообще возникли. Должно же быть какое-то объяснение».
Солнце палило, и вскоре Беллерофонт уснул. Его разбудило тихое фырканье. Не очень осмеливаясь надеяться, он поднял голову и выглянул из кустов.
Слегка расставив ноги и пригнув шею к воде, на самом виду стоял белый конь. Крылатый белый конь. Никаких сомнений тут быть не могло. Крылья гладко стыковались с боками животного – никаких швов там, где какой-нибудь шутник мог бы приклеить или привязать их. Вот бы подобраться поближе к коню и приласкать его, заслужить его доверие. Беллерофонт на цыпочках пошел в обход по широкой дуге. У лошадей глаза по бокам головы, а потому подкрасться к ним незамеченным очень трудно. У них есть уши, которые лошадь способна обращать и назад, и вперед и улавливать малейшие звуки. А когда лошадь встает на водопой, и зрение, и слух включаются до предела. Беллерофонт и трех шагов не успел сделать к Пегасу, как конь вскинул голову, тряхнул гривой и, встревоженно заржав, умчал прочь. Беллерофонт смотрел, разинув рот, как копыта взбили воздух, крылья распахнулись, и через миг Пегас уже взмыл ввысь и скрылся с глаз.
