– Шифровальщикам велели держать код в тайне на случай, если он пригодится в других войнах. Поэтому в послевоенной Америке почти ничего не знали об их роли в операциях на Тихоокеанском фронте.
– Это невероятно! Ваш язык помог спасти нашу страну! Какая огромная честь!
Я совсем забыла о боли, которую причиняла мне музыка. «Павана на смерть инфанты» сменилась «Грезами» Шумана. Уголки губ Сэмюэля слегка приподнялись при виде моей восторженной реакции.
– Да, это честь… но когда я был озлобленным юным полукровкой, я так не думал. Я считал, что белегаана, белые люди, просто использовали моего деда и его соплеменников. Использовали, а потом выбросили, как ненужную вещь, и забыли. Я спросил у деда, почему он так гордится своей службой. Дед ответил, что эта страна – земля его предков. Навахо жили здесь задолго до прихода белого человека, поэтому у нас не меньше прав на эту страну, чем у других. А наш долг – защищать ее. И еще дедушка говорил, что у него было много друзей из числа морпехов. У него был телохранитель-белегаана… специальный боец, который обязан был защищать его, поскольку шифровальщик очень важен, нельзя допускать, чтобы его убили или взяли в плен. Без шифровальщика невозможно безопасно передать информацию, а враги очень старались поймать хотя бы одного из них, чтобы выпытать код. Дед рассказывал, что телохранитель много раз спасал ему жизнь, рискуя собственной. Именно поэтому мне дали имя Сэмюэль. В честь морпеха из Бронкса по имени Сэмюэль Фрэнсис Суториус. Мой отец всегда вспоминал о нем со слезами на глазах.
Мы снова помолчали, тронутые этой историей, убаюканные музыкой.
– Стало быть, тебя зовут Сэмюэль Фрэнсис? – хихикнула я, ласково ущипнув его.
– Да, Джози Джо Дженсен, именно так.
– О-о, – драматично застонала я, – за что ты так со мной, с бедной провинциальной девушкой, которая мечтает о красивом имени!
Сэмюэль мягко улыбнулся, однако ответил серьезно:
– Ты никогда не была типичной провинциалкой, Джози. – Он покачал головой, словно подкрепляя свои слова. – В тебе всегда был какой-то царственный свет… такой ум, такая красота и скромность. Каждый день мы с тобой ездили на этом старом вонючем автобусе, и всякий раз у меня перехватывало дыхание, когда ты садилась рядом.
У меня в горле встал ком, и я не смогла ничего ответить, лишь сморгнула подступившие слезы. Сэмюэль продолжил:
– Когда мы встретились в грозу и ты поняла, что это я, твои огромные голубые глаза засияли, и мне захотелось рассмеяться и закружить тебя. Я с нетерпением ждал возможности поговорить с тобой, узнать, что нового ты успела прочитать, снова услышать твою игру.
Сэмюэль сделал паузу и поймал мой взгляд.
– Но ты была такая грустная… а потом ты обняла меня, и я ощутил всю глубину твоего одиночества, этого промозглого, как дождь, чувства. И тогда я понял, что ты изменилась. Стала другой. Я разозлился, когда услышал эту дурацкую музыку, под которую ты бегаешь. Меня возмутило твое безразличие к тому, что когда-то приносило тебе счастье. А сегодня! Ты только посмотри на себя! Работаешь в салончике, стрижешь волосы и зарываешь свой талант в землю. Прячешься в этом маленьком незаметном городке… Ты принцесса, а притворяешься нищенкой, только вот не пойму зачем.
Я покраснела. Мне будто отвесили пощечину.
– Так вот зачем все это! «Павана на смерть инфанты»! А я, стало быть, мертвая принцесса? Значит, я для тебя уже не гожусь? И куда же я, по-твоему, должна пойти? Чего ты от меня хочешь, Сэмюэль? – с обидой и возмущением воскликнула я. – Мне нравились книги и музыка – во многом потому, что мне хотелось сбежать из этого городка туда, где меня ждет нечто большее и лучшее. Но я не могу просто уйти за музыкой и бросить все, что люблю. Все, что у меня осталось!
– А что изменилось, Джози?! – столь же эмоционально возразил Сэмюэль. – Ты просто выключила музыку? Раньше ты говорила, что, слушая Бетховена, чувствуешь себя живой, постигаешь Бога и его чудеса. Ты утверждала, что музыка помогает тебе ощутить присутствие мамы, поверить, что она продолжает жить где-то в ином мире. Теперь это не так? Или ты больше не хочешь чувствовать, что мама рядом?
– Теперь я вспоминаю не только о маме, когда слушаю музыку! Она вызывает у меня и другие чувства! – простонала я, прижимая ладони к горящим щекам.
– Я тебя не понимаю!
Сэмюэль убрал мои руки от лица, взял меня за подбородок и развернул к себе. Его глаза блестели.
– Почему ты считаешь, что это плохо?
– Потому что музыка вызывает у меня слишком сильные чувства! Я тоскую по тому, что для меня недостижимо! Как ты не понимаешь? Музыка мешает мне забыть!
Сэмюэль уронил руку, и в его глазах отразилось осознание.
– Недостижимо? Скажи мне, что для тебя недостижимо.
Мне не хотелось больше ничего говорить. Сэмюэль загнал меня в угол. Зачем он лезет не в свое дело? Меня вдруг охватила усталость, и я закрыла глаза, отказываясь отвечать.
Сэмюэль снова заставил меня приподнять подбородок и дождался, пока я переведу взгляд на него.
– Значит, все? В двадцать три ты готова опустить руки? А как же учеба? Помнится, когда-то у тебя были грандиозные планы: стать пианисткой, путешествовать по миру.
Я вырвалась из его хватки и отвернулась. Как же он бесит! Сэмюэль, которого я помнила, таким не был. Я постаралась говорить непринужденно:
– У меня все было готово к отъезду. Я получила грант на обучение по музыкальной специальности в Университете Бригама Янга. – Я выиграла стипендию за выдающиеся успехи в изучении музыки, которую выдают только одному выпускнику школы во всем штате Юта. Помню, как я радовалась победе, как представляла свою карьеру пианистки и планировала сочинять музыку в свободное время. У меня все было впереди. Но я давно уже похоронила эти мечты под грузом ответственности.
– А дальше? – спросил Сэмюэль.
– А дальше погиб Кейси, потом у отца случился инсульт. – Я начала перечислять свои беды с нарастающей досадой: почему я должна перед кем-то оправдываться?! – Потом Соне поставили диагноз «болезнь Альцгеймера», и я была нужна здесь! Понятно? – Я раздраженно вскинула руки. – Я была нужна здесь, поэтому осталась.
– Я видел, как ты ведешь себя в кругу семьи, Джози. Ты обо всех заботишься. Быть нужной ты умеешь, это точно.
– Что ты хочешь этим сказать?!
Теперь я не на шутку разозлилась. Да как он смеет?!
– У отца случился инсульт за неделю до моего отъезда в университет, и я отложила учебу, чтобы заботиться о нем. Папа не мог работать, поэтому мне пришлось взять это на себя. Выбора не было. Потом отец начал поправляться, но счета за лечение успели накопиться, а он пока не мог работать в полную силу, так что я решила, что еще немного подожду с учебой. Потом Соне поставили диагноз, а вскоре после ее переезда в дом престарелых умер док Гримальди, и я не могла ее бросить. Больше никому не было до нее дела, Сэмюэль. Да и грант я к тому моменту уже потеряла.
