– Та-а-ак. Так, так, так, – Миша подсел к Славе и обнял его за плечи, – друг, не кисни! Я вот вижу прямо, как ты на глазах меньше становишься, дышишь… дышишь даже не так. Тоска?
– Тоска, Мишка, она самая. Как пережить это? Напьёмся?
– Можем и напиться, но я, брат, вот что тебе скажу – потом ещё хуже будет. Тоска – дело тонкое, и подход к ней нужен соответствующий, аккуратный. Слушай сюда, дядя Миша тебя сейчас научит. Тоска, Слава, так просто не отступит, чем ты её не заливай. Вот тут вот (и Миша похлопал Славу по груди) жить теперь будет, так что выход у тебя один – привыкай. Вот здесь вот она у тебя рану сделает, на душе, прямо и в неё влезет и вот, когда влезет, сильно грызть перестанет и начнёт так только – зудеть, раздражать будет, но привыкнешь. Потом уж можно и напиваться, а до тех пор – терпи.
– Тяжело, Миша, непривычно даже. И не первый раз влюбился ведь, а вот тяжело так ни разу и не было.
– Ну чем тебе помочь, друг?
– Ничем мне, друг, уже не помочь. Эх, когда вот, думал я раньше, любовь придёт, вот это вот «чего же боле», а тут пришло и, Миша, хоть волком вой!
– А ты и повой, чего – Карелия же: где выть-то, как не тут? Смотри вон, смотри – два часа едем и лес один непролазный, а тут, на тебе, два домика стоят! Как они живут-то в них, Слава, ты думал когда-нибудь? У них что, хлеб на деревьях растёт и зубы никогда не болят? И ты думаешь, что они никогда не воют? Да ладно ещё тут, – тут хоть пахнет ещё цивилизацией, а у нас? А у нас-то как они живут и, главное, зачем? А ты говоришь – любовь! Да на фоне такой вечной безнадёги – что твоя любовь, как не комариный писк!
– Ваш чай, молодые люди!
– Быстро вы!
– Стараемся! Сервис же!
– Это был сарказм, женщина! Когда у нас там Петрозаводск, не подскажете?
На вокзале в Петрозаводске Слава с Мишей побежали в буфет – еды с собой Мишина мама вручила полчемодана, но курицы и варёных яиц не хотелось, а хотелось чего-то для души, пива, что ли, или мороженого – поэтому решили сбегать и посмотреть что там к чему.
– Не бузят? – спросила у проводницы её коллега по соседнему, плацкартному, вагону, очевидно любуясь двумя статными офицерами.
– Что ты! Только чай дуют и умные беседы ведут! Даже не пристают.
– А к кому им приставать-то?
– Ой, да иди ты!
– Да что ты, обиделась, что ли?
– Да больно важная ты шишка, чтоб на тебя ещё и обижаться!
– Ну так обиделась?
– Да.
– Ну прости, подруга, с языка сорвалось, уж больно ты важная стоишь, как хозяйка с Медной горы, а не проводница. Захотелось тебя к нам, простым смертным обратно вернуть.
– Привет королевишнам! – мимо прошёл путейный рабочий с молотком. Рабочий был чёрный, как трубочист, дымил «беломориной» в углу рта, шёл вразвалочку, как матрос, и одновременно шаркал ногами, будто шёл на лыжах.
– Хоть кто-то королевишнами ещё называет, да, подруга? Да не дуйся ты, прям обиделась она!
– Да не дуюсь. Так, накатило. Что, хлопнем, как отъедем в царство вечной мерзлоты?
– А то! Кто мы такие, чтоб традиции нарушать. У меня два армянина едут, всё на коньяк зовут, так я с ними и приду. О, глянь, твои офицерики обратно бегут, с мороженым. Детский сад, честное слово.
– Слушай, а у вас было хоть? – Миша доел мороженое первым.
– Что было?
– Ну… ты понимаешь… это самое…
– Это самое – что?
– Ну вот это вот, то самое то!
– Миша, я тут слёзы лью про свою любовь, а ты всё об одном!
– Да как об одном-то? Я же и про любовь спросил и про свадьбу. Это так, ну просто…
– Миша, ну вот всё у тебя к одному сводится! У нас всё не так, как у тебя, понимаешь?
– Нет. Слушай, ну у тебя же нет никого ближе меня. До тошноты вот ты же мне близок, и живём мы вместе, и на лодке, и в общаге, в баню там ходим, из одной кастрюли едим, я для тебя что хошь вот – про всех своих рассказываю…
– Она не такая, Миша!
– А какая? Поперёк у неё? Или ты не проверял? Ну так и скажи, я же что – я же ничего, я вот тоже, знаешь, может, Машу себе такую ищу и каждая из моих может ей оказаться. Мы как сапёры с тобой – неизвестно на каком шаге подорвёмся, просто я более везучий… Ну или ты. Тут сразу и не поймёшь!
– Да ну тебя.
– Дурак, ещё ты забыл добавить.
– Я этого не говорил.
– Ну так было?
– Отстань.
– Не было, значит. Понятно.
– Что тебе понятно, Миша? Такой ты знаток, по «было – не было» определяешь, можно подумать. Эксперт.
– Да если бы, Слава, если бы. Может просто завидую тебе – не думал об этом?
* * *
Первой от Славы пришла телеграмма.
– Пляши, Машка! – встретил их с Егоркой вечером Петрович.
– А можно я? – спросил Егорка.
– Можно и ты, а можете и вместе!
– Петрович, отдай.
– Ты меня глазами этими коровьими не бери – и не такие я видал. Давай, давай!
Петрович помахал телеграммой, и Маша ловко выхватила её из его рук.
– Так, значит, вы со стариками, да?
Он что-то ещё говорил, но Маша не слушала – сняв шапку, села на подставку для обуви и раскрыла листок.
«Письмо выслал тчк пока дойдёт зпт решил телеграммой тчк доехал хорошо зпт люблю зпт скучаю вскл»
Егорка сидел на полу и стягивал бурки. Пальтишко, шапка, шарф и рукавички уже валялись на полу: раздевался Егорка уже сам, но до вешалки не доставал.
– Что там, мама?
– Слава пишет, что доехал хорошо.
– А почему он нам пишет? Мы за него волнуемся?
– Ну… мы же познакомились с ним и… ну… подружились…
– Он папкой моим будет?
– …
– Ну я не против. Он мне понравился.
– И мне, – добавил Петрович, – я тоже за.
– Чтоб он был твоим папкой? – удивился Егорка, – Мама, ну что ты, плачешь, что ли?
А Маша, всплакнув немного на вокзале (думала, что никто не видит), с тех пор держалась. Даже ночью, когда никто не видит и, вроде как, можно было бы (и хотелось), но вот чего реветь? Ну не на войну же проводила, правильно? Расстались, подумаешь. Не навсегда же. Вот если бы навсегда, то тогда можно было бы, а так реветь – только беду кликать. И привыкла уже, настроилась, а тут словно голос его услышала и не удержалась.
– Всё хорошо, Егорка, – она обняла сына и уткнулась носом ему в шею, – всё хорошо, я так просто, устала, сейчас пройдёт.
