На собрании офицеров в белых рубашках было двое: зам и Борисыч, но Борисыч был красивше, потому что подстригся, надел новенькие погоны и даже причесал усы. Заслушали доклады, доложили планы, взяли обязательства, торжественно пообещали, попрели (в смысле, провели прения).
– А теперь, – объявил командир, – заслушаем доклад Александра Борисыча на тему «Патриотизм», да на этом и закончим. Александр Борисыч, к барьеру!
– Товарищ командир! Товарищи офицеры! – начал Борисыч. – Позвольте мне в стихах?
– Просим! Просим! – захлопали все в ладоши.
Борисыч откашлялся. Достал из нагрудного кармана листок (тот самый – мелко исписанный с другой, ранее чистой, стороны), долго его расправлял и покашливал, прочищая горло.
– Итак. Стихи.
Пронёс «беломорину» мимо рта, Чуть не захлебнулся щами.
В сердце колотится хуета, Спать не даёт ночами.
У доктора на пол средь бела дня
Вылил стакан «шила», Нет, не хуйня, совсем не хуйня, Чую, меня накрыла!
И тут проскочила искра в мозгу, Ёбнуло, как при взрыве:
Я, блядь, физически не могу
От Родины быть в отрыве!
Бандиты её на куски рвут, И президент-отморозок, А мне и психически жопа тут
Вдали от родных берёзок, А я, блядь, подводник-специалист, Лучший во всём флоте!
Я взял карандаш и бумаги лист, Чистый на обороте, И написал на нём этот стих
Про родину и про «шило»,
Про то, что без них я – слабак и псих.
И вроде как отпустило.
И по хуй, что сижу без рубля, А вместо жены – работа, Зато я, бля, офицер корабля
Российского, бля, флота, Готовый уйти в боевой поход, Российский подводный витязь, Патологический патриот!
И всё. Пиздец. Отъебитесь.
– Капитан третьего ранга Голубенко доклад окончил!
– Вопросы будут к докладчику? – поинтересовался командир.
– Как Аллах по душе босиком походил! Какие тут вопросы, – сразу отрезал все вопросы механик.
Так и осталось непонятным, усвоил ли замполит, что такое патриотизм или нет: если встретите там, где среди берёз кони скачут в закат пастись, спросите, ладно? А Борисыч умер уже – тромб. Сейчас там на небе читает, небось, и улыбается – вспоминает. И мы вот, Борисыч, видишь, вспоминаем. Светлая тебе память, дружище, и не скучай: скоро (а с точки зрения Вечности вообще всё скоро) увидимся. Займи там нам места пока в Вальхалле поближе к блюду с мясом и кувшинам.
Красота, компрессор, компенсация
Как мы с вами уже разбирали на основе недюжинных познаний мировой литературы, всё сущее стремится обрести форму и как можно быстрее достигнуть высшего её состояния – красоты. А вот что делать дальше этой самой красоте, когда она посмотрит вокруг и подумает: мать твою, куда я попала, да тут же сплошные опасности, как ни плюнь! Да как это нет? Да вот же – просто гроздьями: природные катаклизмы, агрессивная среда обитания, хищники, охотники, учёные и трюмные матросы из Киргизии; и это лишь малый перечень поджидающих красоту опасностей в нашем мире. И что делать этой самой красоте, ежели она хочет выжить, а не просто мелькнуть шальной звездой на горизонте? Мировая литература как-то стыдливо замалчивает этот вопрос, но мы-то с вами знаем, что надо делать – защищаться. И красота, конечно, не опускает лапки в беспомощном пессимизме, а берётся за дело засучив рукава. Маскировочная окраска, устрашающий вид, угрожающие формы, броня… и вот уже почти от всего защищены изящные создания – почти от всего, кроме учёных и трюмных матросов.
– А вас, Михаил, я попрошу остаться! – закончил командир очередной утренний сбор командиров боевых частей и дивизионов.
– Слушай, – продолжил он, когда все разошлись, – а ты не в курсе, отчего интендант вьётся вокруг меня с трагическим лицом и сыплет мне на следы театральные вздохи?
– А почему вы думаете, что я в курсе?
– Потому что я у помощника спросил, у старпома спросил, следующий на очереди комдив три у меня. Логика это называется.
– Надо же, прямо как в кино про Шерлока Холмса попал. Ну да, знаю. Наверняка даже.
– Докладывай.
– В общем, продукты у него в правой провизионке вот-вот испортятся, а вам жаловаться напрямую не хочет, чтоб я на него не обиделся, вот и устраивает представление в надежде на вашу чуткость.
– Надо же, какой я чуткий! Вроде мелочь, а приятно! Ну иди! А, нет! Постой! Я же не разобрался ещё, тьфу ты, совсем размякну скоро! Давай, докладывай дальше.
– Холодилка сломалась, тащ командир, чиним изо всех сил!
– Так вы вручную её, чтоб продукты не портились, а как продукты доедим, так и чините потом, а пока – вручную, ну потерпите же?
– В смысле? Я не совсем сейчас понял.
– Ну там же автоматика сломалась? Я же всё время… вы же тут жужжите постоянно, так я нахватался уже, по верхам. Сам скоро во всём этом разбираться начну. Хотя на чорта оно мне?
– А, так нет, мы уж давно вручную, автоматика там … эээ… ну лет семь уже как не работает. Сейчас компрессор полетел, а ЗиПа на него нет на борту. Дали заявку в дивизию, но это же когда их дождешься, сами понимаете.
– Понимаю, да. Слушай, ну а договориться там, с другого борта… того?
– Тащ командир, ну так это же…
– Я знаю, что это – это. Ну так что, не сможешь, что ли?
– Конечно смогу. Да я вообще не об этом, я в том смысле, что валюта нужна. Компенсация, как бы, морального вреда.
– А, вот ты про что! Я уж подумал, воровать стесняешься! Будет тебе валюта, я старпому дам указания! Занимайся!
– Ну сейчас, как вы уйдёте, так я и займусь сразу.
– …?
– Типа вы не в курсе, если что. А так свидетелем же пойдёте, я же не могу командира своего подставлять, а следствию врать потом и непонятно ещё – смогу или нет.
– Доложишь потом. Штирлиц.
– Есть!
«Так, – подумал Миша, когда остался в центральном почти один (дежурный по кораблю был из штурманов: в терминологии неизбежно запутается и ничего потом не вспомнит, а трюмный на «Молибдене» из своих и всё равно пойдёт в подельники), – ну, по традиции, начнём с двести второй!»
– Алло! – ответила двести вторая незнакомым (а значит, кто-то из молодых) голосом.
– Алло? Что за разгул демократии с признаками анархического бунта на недавно боевом корабле, я не понял? Представляться не учили?
– Прошу прощения! Помощник дежурного по кораблю, мичман Такой-то!
