– А… ну да, есть такая тема. А что тут непонятного?
– Ну я бы сказал, что вообще ничего. Что это вообще такое?
– Патриотизм?
– Ну.
– Ну как «что такое патриотизм»?
– Ну так. Что такое патриотизм? Научите меня, серого, а я уж своих потом, так сказать, по самые помидоры.
– Ну как же вы не знаете, что такое патриотизм?
– Ну вот такой пробел у себя нашёл и прошу вас его залатать. Я же механик, что с меня взять?
– Странно даже такое слышать.
– Но тем не менее.
– Это же очевидно. Патриотизм – это любовь к родине! Всё у вас? А то мне в штаб пора по делам? – мы за стенкой понимающе закатили глаза.
– Нет, подождите, штаб не волк – в лес не убежит. Я, понимаете, спасибо маме, конечно, что не родила минёром, но страдаю от своего прагматичного склада ума, да и вообще от того, что он у меня есть. Я как сугубо примитивная душа сермяжного порядка привык, знаете, оперировать конкретными понятиями, а не вот этой вашей метафизикой или, прости меня, оспаде, философией.
– Позвольте, да где же здесь метафизика?
– Да везде. Вот мне была непонятна одна неопределённая величина, а вы мне предложили вместо одной оперировать тремя неопределёнными величинами. И что же мне теперь делать?
– Какими такими тремя?
– Ну как же какими: патриотизм, любовь и родина. Все три, я считаю, имеют довольно далёкое отношение к измеряемым величинам. Да ладно ещё я, а матрос? Матросу-то что скажу в его голубые от чистоты мозга глаза?
– Вы не знаете, что такое любовь и родина?
– А вы знаете? Ну вот что такое любовь?
– Ну как? Чувство, – в этом месте зам сделал характерное движение двумя руками в районе бёдер.
– Э…?
– Ну, вы понимаете.
– Нет, не совсем. Ну хорошо, хорошо, упростим задачу, мы же с вами люди образованные, классиков почитываем…
– Не без этого…
– … и не только марксизма-ленинизма. И, допустим, мы понимаем, что такое любовь. Допустим.
– Уже хорошо, правда?
– Нет. Как по-вашему, любовь – требует взаимности? По-моему, так – да. Я объясню, погодите шинель надевать. Вот вы мужчина видный, но даже теоретически, ну знаете, в молодости там или в ранней юности, пока прыщи ещё не прошли, любили кого безответно? Ну наверняка же было, ну хоть в детском саду? И сколько, по вашему мнению, может длиться невзаимная любовь, если у человека всё в порядке с психикой?
– А при чём тут невзаимная любовь?
– Ну при этом вот нашем деле. Родина меня… – и Борисыч сделал характерное движение двумя руками в районе бёдер. – А я её когда буду? – и опять это движение. – Я-то её люблю, вопросов нет, а вот она меня когда начнёт в ответ? Сколько ждать и рыдать по ночам в подушку?
– Как же это вас родина не любит?
– Вот и я не понимаю, как меня можно не любить… А у неё как-то получается!
– У кого – «у неё»? Вы совсем меня запутали!
– У родины, у кого же ещё! А вот мы, кстати, подошли и к этому определению. А родина – это что такое?
– Ну как что, страна наша!
– Чья ваша?
– Наша с вами. Вот вы откуда родом?
– Из Запорожья. Но какая разница: место рождения о чём говорит?
– Ну как же! О том, кто вы есть!
– А если щенок родится в конюшне, то он лошадь, по-вашему выходит? Важно же, что он пёс, правильно?
– Верно! Видите, вы и сами всё понимаете!
– Нет.
– Ну как же нет, если да. Вы же русский человек, и неважно, где вы родились.
– Блядь, ну да. Отец у меня хохол, мама – бульбашка, так какой я, если не русский? А нет, погодите, мама-то у меня из Бобруйска, отчасти я, может быть, даже и еврей, то есть точно русский тогда выходит!
Помолчали… Слышно было, как зам думает.
– Ну, в конце концов! Вы же гражданин Российской федерации!
– Нет.
– Как нет?
– Никак нет. Возмутительный факт, правда? И присяга у меня Советскому Союзу, предвосхищая ваш следующий вопрос. Да что у вас с глазами? У нас пол-экипажа таких. Мы вон даже с Овечкиным давеча в ЛДПР вступить пытались, чтоб с флота нас не выгнали, и то не удалось. Но это из-за Овечкина, я думаю, невезучий он. Помолчали…
Было слышно, как зам паникует.
– Александр Борисович! Мне сейчас в штаб срочно нужно. Простите, но я вынужден прервать нашу беседу!
– Нет, давайте на паузу поставим. Я вас ждать буду. Вы со штаба вернётесь, а я – тут как тут!
В тот день зам из штаба так и не вернулся: завалили, видимо, работой. Ближе к закату (условному, конечно, а не к трём ночи) из штаба притопал командир.
– Позови-ка мне, Эдуард, этого вашего светоча мысли, этот пытливый ум маслопупой боевой части.
– Кого это, тащ командир? Так-то и я под описание подхожу.
– Поумничай, и ты пизды получишь.
– А, так вам Борисыча позвать?
– Почему повязка дежурного грязная?
– Да я звоню же уже, тащ командир, звоню! Бори-сыч! Тебя командир в центральный! Срочно, Борисыч, беги прямо, дружище, а то меня с дежурства по кораблю сейчас снимут!
– Борисыч. Сядь-ка вот сюда, дружок. Как дела у тебя?
– Да как. Ну нормально, в общем.
– Жена?
– Ага.
– Сын?
– Вполне.
– Собака?
– Да.
– Так какого хуя?
– Какого хуя что?
– Вообще.
– Ай ну, потому что.
– Ну это понятно. Слушай, что хотел-то. Зама тут нашего в штабе встретил. Крайнего. Жаловаться на тебя изволили. Мол, издеваешься над ним.
– Я?
– Да не пучь глаза, херувим. Ты. По какой теме хоть праздник?
– Да по темам его занятий, что он командирам групп выдал на новый период обучения.
– А ты тут причём?
– Ну я же командир группы!
– Так группы-то у тебя нет.
– А зам откуда это знает?
– Справедливо. И что там в темах этих?
– Слушайте, да всё как и было, только слово КПСС вычеркнуто. Ну это ладно, прошу его объяснить мне, что такое патриотизм.
– А он?
– Про любовь к родине мне втирает.
– К чьей родине? К твоей или его?
– Ну так вот это я и пытаюсь выяснить!
