– Ну только ты отвернись…
– Ну само собой. Я и забыла, что ты голый тут мне предложение делаешь.
– Не голый, а в трусах!
– Точно! Это в корне меняет дело!
Шампанское Миша открывал аккуратно, практически не хлопнув пробкой, и как об этом узнал Петрович – осталось загадкой.
– Ну! – резюмировал он, заходя на кухню, – А я о чём? Совет вам, как говорится, да любовь!
– Петрович. Мы просто для снятия напряжения. Ничего такого.
– Да ладно? Как вы мне надоели, кто бы знал! Не надо мне наливать кислятину эту – я от неё икаю! А кто ломается из вас? Ты или ты?
– Я, Петрович, взяла себе время подумать!
– Так я и знал. Одно слово – баба! Вот зачем вам дали равноправие, а? Нет, ты мне ответь – зачем? Вот раньше бывало: понравилась тебе какая, ты её хвать за волосья, косу на руку намотал и в сельсовет тянешь, а она довольная – ну ёпт, ухаживают же! А сейчас что? Срамота одна! Нет, я категорически поддерживаю все достижения пролетарской революции, но вот это вот – позор, я считаю. Подумает она, ишь, – Гегель в юбке! Гляди: уведут-то мужика! Порядочный мужик не песец тебе, а зверь более редкий!
Миша и Маша допили шампанское и, не сговариваясь, направились к выходу из кухни.
– Куда пошла, вот пороть тебя некому! – возмутился Петрович. – Ушли они, видишь ли, не в жилу им стариковские мудрости! А и ладно, ну поикаю немножко, не помру же. А и помру, так никто не заплачет.
Так он и сидел до утра, сокрушаясь и, допив шампанское, вытащил из заначки бутылку портвейна и продолжал разговаривать с ним. За разговором с бутылкой портвейна Маша и застала его, зайдя попить воды.
– Петрович, ты чего тут? Плачешь?
– Я, говорю, помру, так никто и не поплачет.
– Ой, только не начинай. И я тебя умоляю, песен не пой, а?
– А! Кстати! Где мой баян? Ну-ка, ну-ка…
– Так нет у тебя баяна-то.
– У меня нет баяна? Надо же… вот так жизнь прошла, и только в конце оказалось, что зря!
Маша сходила за Мишей, и тот отвёл Петровича в его комнату, уложил и сидел с ним, пока Петрович не уснул.
* * *
На другой день точно было уже пора уходить – поводов оставаться не было, ночное объяснение с Машей ситуацию не прояснило, и тем более после него нужно было оставить Машу в покое, а не мозолить глаза. Вот бы повод какой найти, такой, чтоб железный, но, как назло, в голову ничего не шло и от судьбы подарков Миша не ждал. А она возьми, да и подсоби ему: к обеду в доме отключили горячую воду.
– Фашисты! – кричал в окно Петрович чумазым работникам, толкущимся во дворе. – Что вы творите там?
– Ремонт, отец! Скоро и холодную отключим!
– На сколько?
– Холодную на пару часов, но каждый день, а горячую недели на две!
– Слыхали? – возмущался Петрович домашним. – Две недели! Две! Недели! А ты чего улыбаешься? Вот чего ты улыбаешься, а, Миша?
– А поехали к нам. Чего тут: квартира у нас большая, мама будет только рада, – гости у нас редко бывают, а тут – ты, Маша, вёдрами воды себе не наносишься.
– Даже не знаю, удобно ли это…
– Я точно не поеду, мне вода не нужна, а сторожить квартиру надо, мало ли тут что. А вы да, пакуйте вещички и двигайте, я отдохну хоть тут от вас, как барин, один в целой квартире поживу! Давай, давай, Машенция, не жмись: дают – бери, а бьют – беги.
Егорка был решительно за, и Маша, немного помявшись, согласилась, что да – вариант для них наиболее подходящий, но, если там неудобно будет, или что, то Миша им должен сразу же сказать и они немедленно съедут.
– Непременно, – пообещал Миша и на радостях, хлопнул Петровича по плечу.
Петрович крякнул и сказал спасибо, что Миша хоть не полез целоваться. Вещи (только самое необходимое) собрали быстро и, взяв такси, поехали.
На улице погода была сырая и мрачная: только что прошёл крупный дождь. Маша, сидя на заднем сидении, смотрела в боковое стекло, на котором висели жирные, пузатые капли, и её забавляло смотреть на город и на людей сквозь эти капли – как текли их контуры в каплях, как зыбко и нечётко дрожали они в водяном мареве и даже не подозревали об этом.
– Да не может быть! – всплеснула руками Вилена Тимофеевна, – Ты соизволил вспомнить про мать! Да ещё с гостями! Радость-то какая, уж не позвать ли цыган?
Наличие у гостей большого (по сравнению с необходимым для простого визита) количества вещей, если и удивило её, то виду она не подавала: воспитание не рубаха, – его под ремень не засунешь. Когда Миша наконец спохватился и объяснил маме и про воду, и про недавнюю Машину операцию, то решение привезти их к ним она похвалила, хотя призналась, что не ожидала от него такой сообразительности, и как всё-таки отрадно осознавать, что усилия по воспитанию ребёнка хоть и упали глубоко, но теперь дали всходы. Жаль, что вот прыти ему не хватило привезти Егорку сюда сразу, после того, как Машу положили в больницу. И если бы он сделал так, то Егорка сейчас не был так худ, и она, да, видит, что он подрос, но не надо ей рассказывать, что он не выглядит худее, чем принято для детей его возраста.
Поселили Машу с Егоркой в первую налево от входа комнату, бывшую раньше кабинетом-гостевой, но Егорке комната показалась скучной (кого в детстве привлекают кожаные диваны и кресла размером с небольшую комнатку в комуналке?) и он сразу же побежал в Мишину, которую назвал «своей».
– О, мама, смотри, что я нашёл у Миши на столе! – вернулся он оттуда через минуту и показал их фотографию, ту, которую она дарила Славе, вставленную в тонкую серебряную рамку под стекло.
– Боже, – всплеснула руками Вилена Тимофеевна, – святая непосредственность! Вмиг смутил двух взрослых людей, ты посмотри на него! Маша, вы пока отдыхайте, а мы с моим оболтусом займёмся обедом: мать зачем предупреждать, что будут гости, правильно? Пусть сухари на стол накрывает.
– Да мы не голодны, Вилена Тимофеевна, и он не мог вас предупредить, мы так спонтанно собрались!
– Не голодны, так проголодаетесь. А вот про спонтанно ты зря сказала, – Вилена Тимофеевна сняла очки и посмотрела на сына, – я уже было понадеялась, что в его жизни хоть что-то происходит так, как задумано, а не как ветром надует.
– Он наверняка это задумывал! Не удивлюсь, что именно он и рабочих подговорил!
– Защищаешь его? Ну, ну. Ну, ну.
Мише было весело от всего того, что происходило сейчас в их таком ухоженном, красивом, но давно уже скучном доме. Он соскучился по маме и рад был, что она его ругает и показывает строгость, хотя отношения их давно уже строгости не предполагают, и он понимал, что мама играет на Машу, а Маша защищает его, включаясь в эту игру, и это тоже радовало. Да вообще радовало всё, даже то, что за окном опять забарабанил дождь и потемнело.
