Шов у Маши заживал споро, врач хвалил её молодой, здоровый организм и волю к выздоровлению и даже, раздобренный Петровичем, разрешил ей выписаться на восьмой день, сразу после снятия швов, выдав строгие инструкции, как и сколько времени себя беречь и когда являться на осмотры.
Петрович, Егорка и Миша к приезду Маши домой явно готовились, и это её обрадовало: в квартире всё было вылизано, расставлено по местам и в ванной даже висела новая шторка тёмно-синего цвета.
– Красота! – заметила Маша, походя по квартире. – А я-то думала, что тут бедлам будет!
– Это ты за что сейчас Мишу обидеть хотела? – уточнил Петрович.
– Почему только Мишу?
– А кого? Мы с Егоркой порядок знаем и бедламов тут не устраиваем – Егорка, подтверди! (Егорка радостно закивал). А, выходит, в Мишанин огород камень-то ты метнула! А зря, он тут, знаешь, – ого за порядком как следил. Надоел уже, сил нет! В угол не плюнь, в занавеску не сморкнись, пальцы об обои не вытри, тут переобувайся, тут – разувайся, тут – одевайся! Развёл тут, понимаешь, институт с благородными девицами!
– А, и девицы были?
– Какие девицы?
– Ну вот, про которых ты сейчас…
– Ну Маша, ты даёшь, это же художественное преувеличение! Тебе точно только аппендикс удалили?
– Петрович, я тоже так рада, что вернулась!
Делать Маше дома ничего не разрешили. А может, с ложечки меня кормить будете, уточнила Маша и все втроём утвердительно ответили, что да, будут, если понадобится. Но было, конечно, мило, и Маша откровенно наслаждалась таким вниманием и заботой к себе. Когда засобирались ложиться спать, Миша стал прощаться.
– А ты куда, – удивился Петрович?
– Домой поеду… ну… я же здесь больше не нужен, я так понимаю.
– Звучит оскорбительно и высокомерно, да, Маша?
– Абсолютно. Поздно уже, Миша, оставайся у нас, а завтра и поедешь с утра.
– А это уместно?
– О, нет! Опять начинается! – и Петрович, взявшись за голову, ушёл на кухню.
– Миша, ну конечно, что здесь такого?
– Вот и хорошо, – явно обрадовался непонятно чему Миша и остался.
Спать хотелось, но уснуть он долго не мог и отчего – было непонятно: за окном тихо (машин отсюда почти и не слышно и днём), в доме тихо, соседи не шалят, и только мысли шумно и назойливо крутятся в голове. И ладно там бы важные какие, так нет, глупости всякие: о том, что вот она, рядом, спит в соседней комнате за тоненькой стеночкой и так близко, так интимно он к ней ещё не был, хотя близость такая что давала – не вполне ясно. И от этого загадочно было, почему же эта близость так волнует. Пролежав так час или два (ночью время идёт вообще непонятно как, когда не спится), Миша уже жалел, что не взял у Маши что-нибудь почитать: лежать просто так он больше не мог, казалось уже, что болят бока и как не ляг, всё неудобно и какие-то новые пружины, бугорки и ямки в этом диване образовываются сами собой и, чем дольше лежишь, тем больше их давит то тут, то там. Миша встал – лежать дольше было невозможно. Он видел тут раньше подшивку журнала «Крокодил» десятилетней давности и тогда только подивился (ну кому нужно это старьё), а теперь подумал – ну почему бы, собственно говоря, и нет?
Аккуратно подтащив стол к окну, чтобы не включать свет, Миша уселся с подшивкой и собрался было окунуться в бездну сатиры и юмора прошлого поколения, как услышал, что в соседней комнате встал Петрович. Петрович постучал к нему и, не дожидаясь ответа, вошёл.
– Не спится?
– Как видишь.
– И мне. Может того… по пять капель?
– Среди ночи?
– А какая разница? Что, ночью как-то по-другому усваивается?
– Да не в том смысле. Что мы, как алкаши какие-то будем?
– Ну, хочешь, не будем, как алкаши, будем, как дворяне. Лечиться от меланхолии.
– А, к чёрту, – пошли! Но только по пять капель! Строго!
– Непременно! А зачем тебе брюки, так пошли, по-свойски – спят же все!
На кухню шли на цыпочках и там тоже старались не шуметь, хотя и пол скрипел, и дверцы шкафчиков, и даже холодильник, после того, как в него слазили, обрадовался компании и загудел в два раза громче.
Выпили по стопке. Миша понял, что нет, не лезет и поставил себе чайник, на что Петрович сказал, экая ты фифа, ну и ладно, сиди голодный, – мне больше достанется. Чай пился вкусно и Миша, чокаясь с Петровичем, налил себе уже вторую чашку, когда в кухню тихо вошла Маша:
– Чего вы тут? Не спится?
Миша застеснялся своих трусов и, схватив полотенце, прикрылся им, но оно оказалось маленьким и стало ещё смешнее.
– Оспаде, Маша, ну напугала-то как! – встрепенулся Петрович. – Думал, смерть за мной пришла!
– Что, на смерть похожа? – Маша была в ночнушке и куталась в накинутую на плечи шаль, но бледная и сгорбленная она всё равно не была похожа на смерть.
– Да слушай ты его! – вступился за неё Миша. – Выдумывает тут! Ты совсем не похожа на смерть, а выглядишь… («очень даже привлекательно» хотел сказать Миша)… хорошо и мило!
«Хорошо и мило, ну я и дурак!»
– Спасибо, Миша! А что вы тут? Пьёте?
– Только мужики пьют! А этот – чаи гоняет. Кого ни попадя теперь на флот берут, как я погляжу!
– Ну и мне тогда налейте, что ли.
– Водки?
– Тьфу на тебя, Петрович! Чаю.
Миша попытался встать, застеснялся опять, сел, попытался поухаживать сидя – выходило неловко.
– Да я отвернусь, Миша, – засмеялась Маша.
– Будто мужиков ты в трусах не видала! – хмыкнул Петрович. – А ты чего бродишь-то?
– Да что-то ноет всё, вроде усну, а тут же и проснусь. Надоело уже.
– Шов ноет?
– Да. И шов тоже ноет.
– А я ведь знаю, что тебе делать! – стукнул кулаком по столу Петрович.
– Да ладно? А чего ты меня Машкой больше не называешь, кстати, всё спросить хочу.
– Да, как бы тебе сказать, – Петрович переглянулся с Мишей.
«Нет», – покачал головой Миша.
– Расту над собой, понимаешь, – развел руками Петрович.
– А-а-а. Ну тогда понятно. Так что же мне, по-твоему, делать?
Миша заподозрил уже неладное, но остановить Петровича не успел, – тот схватил у него полотенце, перебросил его через плечо, расправил плечи, поставил локти на стол и развёл руки ладонями вверх.
– И не перебивать старших, – Петрович строго посмотрел на обоих, – у меня как бы есть товар (сжал левую руку в кулак, потом передумал, разжал и сжал правую) и у меня же, хоть это и звучит странно, но так уж сложились обстоятельства, есть, как бы, и купец (сжал в кулак левую руку). Вот, собственно, что я имею вам сказать.
