– Просто посинел! – отрезал Егорка, застеснявшись, что ему на людях мама вытирает нос. – Ну пошлите уже, а то пропустим что-нибудь!
Именно с того момента Слава (если бы кто его потом спросил), пожалуй, и влюбился в Машу, первый раз уловив её запах, – легкий, едва уловимый, чуть горьковатый и с нотками цитрусов. Если бы тот же кто-то спросил у Славы про то, какой на Маше был шарф и был ли он вообще, какие были перчатки или, например, сапоги, то вряд ли он вспомнил бы. Или вспомнил, но подумав, а вот запах этот не забывал уже никогда.
Идти в толпе было весело, но пропускать уже оказалось нечего – транспаранты свернули и люди просто ходили туда-сюда, видимо, ожидая, что кто-то устроит им праздник и они в нём с готовностью поучаствуют. Некоторые устраивали праздник сами себе и даже прямо на Невском, разливая из рукавов и заметно веселея после того, как выпьют.
– Мария, а вы ведь тоже замёрзли, может зайдём и по чаю? Я угощаю.
– Егорка, как ты, насчёт чая?
– С пышками?
– Егор, ты меня удивляешь даже, разве я осмелился бы предложить озябшей даме чай без пышек?
Егорка прыснул – ему показалось смешно, что его маму называют дамой. В его понимании дамой называть следовало только строгих женщин в очках и с наброшенным на плечи платком, и непременно дежурящих на каком-нибудь посту: в музеях на стульчиках в уголках, например, вот точно сидят дамы. А мама его бывала строгой редко, очков не носила вовсе и улыбалась при любом подходящем случае. Ну какая из неё дама?
В пышечной на Желябова народу было страсть как много – очередь, загибаясь, тянулась из дверей на улицу ещё метров на десять.
– Подождём? – уточнил Слава. – Или дальше куда двинем?
– Вот нечего вам делать, – обернулась к ним бабушка, человека за три спереди от них, – вы же с ребёнком! Идите так, мы же не в Москве, знаете, душиться тут!
– А если остальная очередь против? – засомневался Слава.
– А если остальная очередь будет против, – бабушка сняла очки и оглядела улыбающихся людей, – то скажите им, что вы от Виолетты Аристарховны, и дело с концом!
– Да проходите, проходите, – немедленно согласилась очередь.
– Мы не знаем, кто такая Виолетта Аристарховна, – заметил мужчина откуда-то спереди, – но звучит это довольно серьёзно!
Взрослые взяли себе кофе с молоком и Егорке – чаю. С тарелочками дымящихся пышек уселись у окна, сняли верхнюю одежду и помахали Виолетте Аристарховне. Та, оторвав взгляд от какой-то потрёпанной книжонки, выставила вверх большой палец.
Чай обжигал, и Егорка, помня о том, что на людях прихлёбывать нельзя (а желательно этого не делать вообще, но так уж и быть, говорила мама, потерпим лет до шести), долго и сосредоточенно дул в чашку перед тем, как отпить первый раз. Взрослые смотрели на него с умилением (к чему Егорка уже привык и не обращал внимания) и жевали пышки молча. Да и как-то не по себе было бы растягивать удовольствие разговорами, когда вон очередь за окном стоит и, хотя никто на них не смотрит, но, наверняка же, в душе осуждают за медлительность и слабое человеколюбие: хоть за окном и Ленинград, но не до такой же степени.
– Предлагаю на брудершафт, пока есть чем и перейти на «ты», – протянул Слава маме свой почти пустой стакан кофе.
– Хм, – ответила мама, – не больно то вы высокого мнения о ленинградских женщинах, раз думаете, что они с первыми встречными незнакомцами на брудершафты выпивают в пышечных.
– Мама, – поднял руку с пышкой Егорка, потом дожевал и продолжил, – ну какой же он незнакомец? Он же Слава-моряк, который показал мне парад!
– Действительно! – с готовностью поддержал Слава. – Какой же я, после того, что у нас с вами было, незнакомец?
– Вечно вы, мужчины, заодно, ты посмотри! – мама шутливо погрозила Егорке пальцем. – Давайте тогда без брудершафтов, а то неудобно – люди смотрят.
– Маша? – как бы попробовал её имя Слава.
– Слава! – утвердила договор Маша.
После пышечной на улице стало намного уютнее и Егорка захотел ещё погулять.
– А никто не будет волноваться, что вас долго нет?
– Нет, – махнул Егорка, – мы одни живём вдвоём, и только мама у нас дома и волнуется!
– Эх, – сдвинул шапку на затылок Слава, – а ведь была мысль в ресторан вас завести, но, думаю, а вдруг – муж есть и будет некрасиво?
– Нет у нас мужа, – ответил Егорка, а Маша покраснела и засмущалась.
– Ну обязательно, что ли, муж? А, может, у меня жених есть?
– Странно… – хмыкнул Слава.
– Что странно?
– Что мы уж больше часа, как знакомы, а ты до сих пор говоришь «есть» вместо «был», когда дело жениха касается.
Маша даже остановилась:
– Ничего себе, моряки-то прыткие какие!
– Решительные, Маша, – Слава взял Машу под локоток и они пошли дальше, – это называется – решительные!
Жили Маша с Егоркой в коммуналке возле площади Восстания, и гулять решено было в ту сторону: Маше нужно было ещё закончить домашние дела и вовремя лечь спать – завтра же на работу.
– А я в отпуске, – сообщил Слава, – у друга тут живу. Наслаждаюсь культурной столицей. А где ты работаешь, Маша? Давай я тебя завтра встречу после работы? А Егорка днём где? В садике?
– В садике, да, я после работы его забираю.
– Ну вот – видишь, как всё ловко складывается: тебя встречу, Егорку заберём и сходим куда-нибудь. Ненадолго. А потом, на выходных – можно будет и надолго.
– Я не знаю даже… Мне в магазин ещё нужно будет сходить… хотя бы.
– Так давай я схожу! Я же в отпуске! И встречу тебя прямо с продуктами, чем значительно сэкономлю время!
– Я – за, – сказал Егорка.
– А вас, молодой человек, никто и не спрашивал! Слава, я не знаю даже, как-то всё странно выходит… быстро… мне же надо подумать.
– Да что тут думать, Маша? Я же не замуж тебя зову, а просто погулять! Диктуй список, что надо в магазине купить. А завтра на работе и подумаешь. Проблемы надо решать по мере их поступления. Правильно? Правильно!
И Слава незаметно подмигнул Егорке. Егорка мигать одним глазом ещё не умел и поэтому подмигнул в ответ обоими.
Почти стемнело, и Невский стал ещё красивее: всего временного, цветного и трепещущего на ветру видно не было, а жёлтый свет от окон и фонарей прижимал тени к стенам, отчего они становились чёрными и загадочными, вместо серых и обыденных. Да, и в серых была история, но, вы же меня понимаете— чёрный совсем не то, что серый. И обелиск на площади Восстания, если смотреть издалека, казалось, будто парит над тёмной площадью. Или если и не парит, то вот-вот собирается взлететь.
Слава проводил их до двора, – обычного ленинградского стакана, изнутри которого казалось, что обрамляющие его дома тянутся до самого неба и окон в них столько, что в одном таком дворе расселить можно чуть не маленький городок. Все пожали друг другу руки, поблагодарили за приятную компанию и, условившись встретиться завтра, разошлись.
