– Нет, Вячеслав, не стоит даже раздувать в себе слабый огонёк этой надежды. Мне с тобой не страшно – вези, куда хочешь, раз уж так вот вышло. Я по-прежнему согласна!
– Поцелуешь меня?
– Опять? Вячеслав, пожалейте бедную девушку! У неё утром ребёнок проснётся.
– Ну ещё разик, а ребёнка я возьму на себя, пока бедная девушка будет отсыпаться!
Когда Слава уже крепко спал (сопит, как ребёнок, подумала Маша), она стояла у окна и смотрела в свой маленький узенький дворик. Она любила смотреть на него новогодними ночами – заваленный снегом и расцвеченный огнями гирлянд из окон и просто жёлтыми прямоугольниками света, он никогда в другое время не выглядел таким сказочным. Смотришь на него, и кажется, что вот-вот во двор войдёт трубочист в чёрном цилиндре и с мотком на плече, будет непременно курить и обязательно трубку. Или вбежит дама в вечернем наряде: пышных юбках, собольем пальто и в шляпке, подвязанной лентами – она будет спешить домой с какого-нибудь бала и быстро забежит в парадную, даже не обратив внимания на восхищённого ей трубочиста. Хотя вряд ли дамы света жили в таких домах, но это же сказка, так почему бы и не помечтать, что, может быть, именно она и была бы той дамой. Хотя жизнь на сказку похожа мало, даже на страшную. Нет в жизни той лёгкости, с которой даже самые ужасные вещи случаются в сказках.
* * *
Утром они, естественно, проспали, и Егорка вскочил первым. Даже не заметив, что мамы нет рядом, а, может, и заметив, да не придав этому значения, не одевшись и не умывшись, он побежал к ёлке.
– Ура-а-а-а!!! – именно этот его громкий крик из кухни их и разбудил.
– Блин, Слава, – зашептала Маша, – что делать-то будем?
– Не паниковать, – прошептал в ответ Слава, – будем действовать по обстановке!
– Дядя Петя, дядя Петя, – кричал Егорка в соседней комнате, – смотри, что мне Дед Мороз подарил! Там и тебе он что-то принёс, я видел!
– Егорий, – строго и нарочито громко пробасил Петрович, – а стучаться тебя не учили к посторонним людям?
– Учили, но ты же не посторонний, да и сам говорил, чтоб я, как к себе, сюда ходил!
Петрович громко закашлял – артист из него был аховый, следует заметить.
Маша осторожно выглянула – Егорка стоял в дверях комнаты Петровича и проскочить незаметно не удалось бы.
– Ты это, Егорка, заходи, сейчас же мультики крутят, наверняка, садись вот— смотри и машину свою води.
– А где моя мама? Ты маму мою не видел?
– Ну где, ну в туалет пошла или умываться, дай ты человеку в туалет хоть спокойно сходить.
Маша показала Славе два выставленных вверх больших пальца и шмыгнула в ванную.
– Ну нет, – не сдавался Егорка, – я маму найду сначала!
– Мама, – стучал он через пару секунд в ванную, – ты там?
– Да, Егорка, тут!
– А что ты там делаешь?
– Егорка, ну что делают люди в туалете?
– Писаешь?
– Егорка, неприлично так говорить!
– А почему? Тут же свои все!
– Привет, малыш, – Маша вышла, присела на колено и крепко обняла сына.
– Доброе утро, мама! А угадай, что мне Дед Мороз принёс!
– Даже и не знаю, сынок, что же?
– Сейчас, ну выпусти меня уже, я у дяди Пети в комнате оставил… О, доброе утро, Слава! Ты тоже уже выспался?
– Здесь никто не выспался, кроме тебя, – буркнул Петрович, вынося игрушку из комнаты.
– Смотри, Слава! Смотри, мама!
– Ух ты! – удивились они. – Вот это повезло тебе!
– Маша, а ты поспи ещё ляг, если хочешь. Мы тут с Егоркой разберёмся, да, Егорка?
– Как всё-таки хорошо мне, что я могу и без разрешения лечь поспать! – и Петрович двинулся было обратно к себе.
– Погоди, а мультики! Ты же сам говорил! – и Егорка, отодвинув Петровича, потащил игру в его комнату.
– Вот оно как, значит, за всех тут Петровичу страдать, да?
– Петрович, да что за жизнь без страданий? – Слава приобнял Петровича. – Пошли кофе варить!
– Без страданий нормальная жизнь, Славон, такая обычная, знаешь, нормальная жизнь, слыхал про такую?
– Люди говорили, да, что бывает и такая!
– На меня тоже варите, я умоюсь сейчас и приду…
– Погодь-ка, дай старику сначала коня своего привязать, а то опять в раковину на кухне придётся!
– Петрович, фу!
Все по очереди умылись и, пока пили кофе, сварили кашу Егорке, отнесли есть прямо в комнату к Петровичу. Обычно Маша есть в комнате не разрешала, но праздник же и мультики, опять же, не каждый день показывают. Уже после сообразили, что забыли про свои подарки.
– Ну давай, Петрович, – ты первый!
– Чего это?
– Старикам и детям преференции!
Петрович долго возился с бечёвкой, на своём свёртке, в итоге плюнул и разрезал её ножом, развернул тельняшки:
– Офигеть! Славон, ну ты угодил старику, а! Ну ты посмотри, шельмец какой, – раз и в дамки сразу прошёл! Теперь-то и я за тебя замуж готов!
– Ну уж нет! – засмеялась Маша. – Я первая в очереди на замуж за Славу!
– А как же насчёт преференций старикам, что вы давеча упоминали?
И всем было весело и хорошо, и это утро первого января вспоминали долго потом, когда уже жизни их переменились так, что предположить они вот тогда не могли. Но жизнь не больно-то и спрашивает, когда ей меняться и в какую сторону. Рассыпает обстоятельства, подсовывает случаи и, когда надо, придерживает время, а когда надо – пускает его вскачь, организует встречи и разлуки, случайности подмешивает. А вот спрашивать – забывает.
* * *
До ухода в автономку Слава успел прислать четыре письма и одну посылку. Маша успела ответить только на два. Её, что удивительно, но даже немного начала раздражать необходимость писать, хотелось уже просто ждать Славу дома и готовить ему обед. В последнем Слава писал, что отвечать уже не имеет смысла, он всё равно получить его не успеет и оно вернётся назад.
Первый месяц (февраль) было тоскливо, впрочем, так же, как и на улице и, если бы не Егорка, то Маша вовсе потерялась бы в своих мыслях и том мире, который неожиданно переменился вокруг и стал каким-то тревожным и совсем неласковым, но её. Второй (не принёс весну, как ни надеялись, а, наоборот, заснежил) прошёл быстрее, видимо, сказалась привычка, и в конце его Маша уже могла смеяться (или хотя бы притворяться, что смеётся) и соглашалась хоть иногда бывать в компаниях. Соглашалась, в основном из-за сына – не сидеть же ему всё время дома? Третий оказался самым плохим: Маша считала дни до его конца и не образно, а фактически, не выпуская из рук или с глаз календарей. Сам апрель выдался неласковым: снег то сходил, то возвращался, не успев сойти до конца, и под свежими сугробами жили ледяные корки, а под ними стояла вода, и ноги, как ни старайся, всё время мокли. Задули ветра, совсем февральские, будто не нарезвились тут в феврале и решили заглянуть ещё разок. Маша даже решилась съездить с Егоркой к Мишиной маме, и оказалось, что вместе ждать несколько легче и зря они не сделали этого сразу, с самого начала. Вилена Тимофеевна была внимательна к Маше, радовалась Егорке и корила их за то, что так долго собирались. Они стали бывать у неё чаще – Егорке нравилось обилие интересных вещей, а Маше спокойствие, уверенность и приветливость Мишиной мамы. Они вместе лепили пельмени, стряпали всякую сдобу (Маша заодно и научилась) и много делились друг с другом своими чувствами, переживаниями и ожиданиями от подступающего будущего.
