Шерл на этот коттедж не польстилась, и непонятно было, почему сестра мисс Уэллингтон пожелала поселиться в столь уединенном месте в стороне от дороги, куда надо было добираться по ухабистому проселку, а к тому же, если на то пошло, в такой близости от мисс Уэллингтон. Но как бы то ни было, он ее устраивал, она его купила, и мисс Уэллингтон за ним пока приглядывала, возложив эту обязанность на себя сама. Следила, чтобы хулиганы не разгромили его до того, как Лилия переедет, а они ведь особенно распоясываются в сумерках, сообщила она мне, заставив меня задуматься над тем, что, во-первых, теперь, когда бы я ни вышла в сад вечером, где-нибудь рядом будет рыскать мисс Уэллингтон, и, во-вторых, если ее сестру зовут Лилия, так каким же именем могли наречь саму мисс Уэллингтон? Никто никогда не называл ее иначе как мисс Уэллингтон. Если бы меня попросили угадать ее имя, я бы сказала, что с такой фамилией оно может быть только Августа или Виктория. Ну, со временем, когда Лилия Ричардс водворилась в новом коттедже и начала упоминать свою сестру в разговорах, деревня узнала, что мисс Уэллингтон зовут Мальва. И вскоре коттеджи сестер – один на холме, а другой на склоне в противоположном конце Долины – получили названия «Лилия» и «Мальва», а мисс Уэллингтон грубияны вроде Фреда Ферри теперь прозвали старухой Маль, а ее сестра, как легко угадать, стала старухой Лиль.
Но я опережаю события. На протяжении долгих недель до переезда миссис Ричардс мисс Уэллингтон навещала Долину с былой настойчивостью миссис Бинни, пряталась в вечерних тенях, точно агент контрразведки, проходила днем с важным видом собственницы, подбирая по пути вверх камешки с проселка, чтобы, объясняла она, не подвернуть на них ноги, а возвращаясь, обламывала ветки деревьев и кустов живой изгороди, чтобы они не царапали машину ее сестры, когда та переедет. Камни она бросала на травянистые обочины, которые, поскольку я была владелицей земли по сторонам проселка, принадлежали мне, и теперь, когда я подстригала траву на них газонокосилкой, ножи ее то и дело с жутким скрежетом задевали камни, а я поминала мисс Уэллингтон словами, которые шокировали бы нашего священника. Обломанные ветки она бросала в лесу, когда уже поднималась к своему коттеджу, – всегда в одном и том же месте. Лес этот тоже принадлежал мне, а нагромождение веток все больше походило на костер, предназначенный для ритуального сжигания чучела Гая Фокса. Мне не хотелось ничего ей говорить, но атмосфера быстро накалялась.
Встал вопрос и о лужайке перед коттеджем Лилии. Был июнь, трава росла стремительно. Мисс Уэллингтон подстригала траву на своей маленькой лужайке ручной газонокосилкой, но лужайка ее сестры была намного обширнее, и мисс Уэллингтон наняла подстричь там траву Эрна Бигса, тем самым вновь непростительно погрешив против деревенского этикета.
В былые времена все такие разовые работы в деревне выполнял старик Адамс. Но теперь он стал для них староват, да и ревматизм его скрутил, так что сил у него хватало только на собственный сад. Фред Ферри смотрел на себя как на естественного его преемника, однако Фред, которого никто не видел без таинственного рюкзака на плече, по слухам, запрашивал за любую работу просто безбожно, и не всем хотелось пользоваться его услугами. И когда человек, недавно поселившийся в деревне, пригласил поработать в своем огороде Эрна Бигса, проживавшего в соседней деревне (они познакомились в «Розе и короне»), прошел слух, что работает он добросовестно и берет по совести, многие – тоже приезжие, понятия не имевшие о деревенском этикете, – тоже начали пользоваться его услугами. И теперь он выглядел прямо-таки старожилом нашей деревни.
Мисс Уэллингтон всегда сама справлялась со своим садиком и населявшими его гномами и мухоморами, а когда дело дошло до коттеджа Лилии, Фред Ферри был тем, к кому она ни за что не обратилась бы. Она не только не одобряла то, на что намекал рюкзак, а также его манеру распевать во весь голос, когда вечером он возвращался домой из «Розы и короны» – а жил он практически напротив нее, – но, главное, в те дни, когда в деревне случилось несколько краж и мисс Уэллингтон, боясь стать следующей жертвой, начала прохаживаться, пригнувшись, за своей живой изгородью, поднимая над ней надетую на палку фетровую шляпу, видимо, чтобы внушить преступникам, будто там живет мужчина, Фред воспользовался случаем пустить сплетню: у нее есть ухажер, и ему, Фреду, известно, кто он такой. Вот этого мисс Уэллингтон простить ему никак не могла.
А с точки зрения Фреда, это была просто шутка. Распускать слухи – традиционное деревенское развлечение, и никто всерьез его историй не принимал. Но когда мисс Уэллингтон, которая жила в деревне с незапамятных времен (хотя родилась не там, а в поместье в нескольких милях отсюда, но после смерти ее отца, когда она была молоденькой девушкой, они с матерью поселились тут), – когда она настолько забыла деревенские обычаи и наняла Эрна Бигса привести в порядок сад ее сестры, это, по мнению Фреда Ферри, перешло все границы.
Всякий раз, встречаясь с ней, он испепелял ее взглядом, а проходя мимо коттеджа Лилии, подчеркнуто отворачивался. А Эрн еще больше подлил масла в огонь, когда позаимствовал идею подрядчика, который, занимаясь перестройкой большого загородного дома, вывесил снаружи доску с надписью: «РЕМОНТНЫЕ РАБОТЫ. У. БРАУН». И Эрн обзавелся доской, которую выставлял перед коттеджами своих нанимателей. Она гласила: «САДОВЫЕ РАБОТЫ. Э. БИГС». И эта доска перед коттеджем Лилии действовала на Фреда, как красная тряпка на быка.
Но у судьбы свои понятия об играх и шутках: Эрн, подстригая траву на крутом склоне у коттеджа Лилии, поскользнулся, сломал лодыжку и на несколько недель вышел из строя. И мисс Уэллингтон оставалось только смиренно попросить Фреда Ферри заняться садом – выбора у нее не было, и Фред согласился. Начал он с того, что переписал доску Эрна. Теперь она выглядела так: «САДОВЫЕ РАБОТЫ. Ф. ФЕРРИ». И мисс Уэллингтон пришлось смириться с этим. Отчудил свое и старик Адамс, который ответил прохожему, увидевшему через ограду его кусты малины, алевшие ягодами, и спросившему, принимает ли он распоряжение о заказах, что он – британец и ни от кого распоряжений не принимает. Вот так проходило лето.
А с ним проходило полное катастрофических происшествий детство Сафры, подстрекаемого Шани. Одним из первых его подвигов была победа над старинной керосиновой лампой с резервуаром из голубого стекла и гравированным абажуром, которой я очень дорожила. Она стояла вне кошачьего достижения в высокой нише в глубине гостиной. Саф прятался в газетном туннеле, сооруженном на ковре, а я болтала у выхода соблазнительной веревочкой, но тут Шани, демонстрируя, что ей известно, где он, прыгнула со всей мочи на заднюю часть туннеля. Он вылетел наружу, как бильярдный шар, пронесся через комнату, взлетел по стене и юркнул в нишу. Там он остался, распушив мех, а лампа вывалилась и разбилась. На мой страдальческий вопль, зачем он это сделал, ответом был вопль, что он поважнее какой-то Старой Лампы, ведь так? А Кто-то На Него Напал. Шани тем временем благоразумно скрылась под диваном.
На той же неделе он забрался в кухонный шкаф со стеклянной посудой, пока я отвернулась, и разбил две коньячные рюмки (я увидела, как они словно по волшебству вылетели из шкафа абсолютно по прямой). А на следующий день Саф выскочил из кошачьего домика, когда я пришла забрать их на обед, опередив меня, обогнул угол и нырнул в кухню, откуда сразу же донесся звук бьющейся посуды. Когда я, пыхтя, влетела туда, он уписывал своего цыпленка из осколков миски.
