Но одно мне стало окончательно ясно: став вдовой, я превратилась в социального изгоя в глазах некоторых людей. Сразу после смерти Чарльза меня навещало много народу, чтобы выразить свои соболезнования, и все держались с особой теплотой. «Это ненадолго, – говорили мне женщины, прошедшие через подобное раньше меня. – Одна ты никому не нужна. Скоро они начнут вас избегать».
Святая истина! В былые дни, если бы мы с Чарльзом пришли пилить эти деревья вместе, нас бы обязательно пригласили выпить кофе перед началом работы. И все было бы на самой дружеской ноге. А теперь от меня поспешили избавиться словно от чумной, словно из опасения, что я могу попросить о какой-нибудь помощи.
И Майберны не были исключением. Супруги Рона и Пол, с которыми мы с Чарльзом были в самых приятельских отношениях и регулярно играли в карты, прямо сказали мне, когда мы случайно встретились через несколько недель после его смерти, что видели меня как-то в супермаркете в Чеддере, но не подошли ко мне.
– Мы думали, вам не хочется ни с кем говорить, – объяснили они.
А подразумевалось, что им не хотелось говорить со мной, и упомянули они об этом случае только из боязни, не заметила ли я их тогда. А после этого увиделись мы только один раз, когда к ним приехала погостить мать Роны, тоже вдова. Меня пригласили на чай, а также съездить с ними посмотреть дом, который они приглядели. Оказалось, что они подумывают открыть пансион для кошек и собак, а это старинный дом с большим участком и амбаром, который можно перестроить в квартиру. Даже в несколько квартир, такой он большой. Если они получат разрешение на перестройку, мать Роны (покорно усевшаяся рядом со мной на заднем сиденье их машины, словно мы обе были уже прикованы к инвалидным креслам) продаст свой дом в Эссексе, пополнит своими деньгами требующийся им капитал и поселится с ними в такой квартирке. Может быть, они надеялись, что я предложу последовать ее примеру? Я хранила равнодушное молчание, а прощаясь с ними вечером, парировала слова Пола, что моя машина (купленная за полтора месяца до внезапной смерти Чарльза) для меня великовата, решительным заявлением, что мне нужна именно такая, чтобы буксировать наш домик-прицеп, которым я намерена пользоваться и дальше, и с тех пор я их больше не видела.
А еще знакомый, который жил в другом конце деревни, но пас своих коз на лугу за коттеджем. Он всегда останавливался поболтать с Чарльзом, но после его смерти, когда я бывала в саду, проходил мимо, глядя прямо перед собой, делая вид, будто меня не видит, – вплоть до того дня, когда после страшной ночной бури я стояла на широком столбе ворот с электропилой в руке, готовясь разделаться с большим суком сливы, который отщепился от ствола и, словно огромный лиственный занавес, закрывал калитку.
Козий владелец, спускавшийся по дороге для своего обычного утреннего визита, остановился и уставился на меня. Отлично, подумала я, сейчас он предложит подержать сук, пока я буду пилить. Как бы не так! Я куда-нибудь сегодня собираюсь, осведомился он, а когда я ответила, что нет, он сообщил, что они с женой уедут на весь день, а одна из коз вот-вот окотится, так не присмотрю ли я за ней и не позвоню ли ветеринару, если понадобится? Я обещала, и он пошел своей дорогой, видимо, не заметив, что я торчу на столбе, точно Нельсон на своей колонне, готовясь перепилить болтающийся сук, и была бы благодарна за помощь.
Вот почему я так терпеливо сносила визиты миссис Бинни, вместо того чтобы последовать совету старика Адамса, а также Фреда Ферри и дать ей хорошего пинка под зад. Естественно, они выражались фигурально. Старик Адамс, который учился с ней в школе, называл ее не иначе как Старой Модой (ее имя было Мод). Старая Мода, сказал он, чистая язва; с тех пор как он ее знает, она всегда была язвой. А еще она была вдовой. Всегда ссылалась на это обстоятельство. Всегда говорила со мной о «женщинах в нашем положении» или о «женщинах нашего возраста», соблазняя меня последовать совету старика Адамса, ведь она была на добрых двадцать лет старше меня.
Но она, бесспорно, мучилась от одиночества. Вероятно, ей не хватало людей, которым она была бы нужна, – как и мне иногда, вот почему рот у меня разинулся, когда она однажды сообщила, что в деревне у нее есть ухажер.
– Интересная, значит, сплетня? – осведомился старик Адамс, как обычно проходя мимо в критический момент.
– Да… нет, – сумела я выдавить из себя, а миссис Бинни испепелила его взглядом. Интересная? Потрясающая! Только подумать, у миссис Бинни есть поклонник!
Глава третья
Во всяком случае, таково было его толкование. В центре деревни располагался клуб «Дружеские руки» – живя в полутора милях оттуда, я имела довольно смутное представление о его деятельности, но объединял он людей в возрасте старше шестидесяти, хотя для пополнения числа своих членов охотно принимал вдов и вдовцов и моложе. После смерти Чарльза меня пригласили вступить в него, но мне казалось, что жизнь еще обещает мне нечто более увлекательное, чем ежемесячную общую встречу с мозольным оператором из местного оздоровительного центра или же ежегодную поездку в автобусе в Абедрин или Дургам, где экскурсантов размещали в опустевшем на лето студенческом общежитии и ежедневно таскали осматривать достопримечательности под руководством энтузиастов, которые неизменно становятся лидерами подобных организаций. А потому я уклонилась. Коттедж, кошки и пишущая машинка обеспечивали мне занятий с головой. Отдыхать я отправлялась в машине с прицепом, вечера старалась проводить дома – во всяком случае, зимние вечера, потому что, возвращаясь откуда-нибудь в темноте, я на повороте к воротам рисковала оказаться в ручье вместе с машиной.
А вот миссис Бинни не пропускала ничего, где можно было выпить чаю с сухариками и вдоволь посплетничать, а особенно если происходило чаепитие в деревенском клубе, до которого от ее дома было рукой подать. Она присутствовала безмолвной зрительницей в первом ряду на собраниях старичья-дурачья, как выражался Фред Ферри, пока не вмешалась судьба, устроив кончину восьмидесятилетней дамы, которая аккомпанировала на рояле «получасу хорового пения», завершавшему каждую встречу. И когда никто не предложил своих услуг, к общему удивлению, миссис Бинни вызвалась быть аккомпаниаторшей и, к еще большему всеобщему удивлению, отлично справилась с этой обязанностью. Жена старика Адамса, тоже член клуба, держала меня в курсе обо всем, там происходящем, и сказала, что, насколько она помнит, Мод Бинни девочкой музыке не училась – разве что когда была в армии, однако играет хорошо. И «Салли», и «Иди до конца пути», «Серебряную нить в золоте»…
– А-а! – сказала я, вспомнив весенний вечер, когда я проходила мимо деревенского клуба, возвращаясь с заседания исторического общества в доме его председателя (мы обсуждали переиздание истории нашей деревни, составленной нами несколько лет назад), и вдруг услышала «Салли», которую наяривали на рояле так, что, казалось, звуки вот-вот пробьют крышу. Так вот в чем было дело! Люблю все знать: я ведь никак не могла понять, кто так гремит.
Как бы то ни было, выяснилось, что хоровым пением руководит мистер Тутинг, который несколько лет назад, уйдя на покой, переехал в деревню откуда-то из Центральной Англии. Затем его супруга скончалась, и мистер Тутинг, которого легко было узнать с любого расстояния благодаря низенькому росту, очкам, офицерским усам, крайне самодовольному виду и круглой шляпе из клетчатого твида, посвятил всю свою энергию местным делам. Он был самым активным из церковных старост, когда-либо помогавших нашему священнику, – всегда готов руководить пасхальным обрядом обхода приходских границ, возглавить комитет по починке органа или лично присмотреть за кровельщиками, чинящими крышу церкви. Он привозил лекарства из аптеки в соседней деревне всем старикам, которые опускали рецепты в особый ящик на почте, а также был секретарем клуба садоводов, клуба мальчиков и клуба «Дружеские руки», на собраниях которого он вел «полчаса хорового пения»; занимая позицию у рояля, взмахивал руками, словно стремясь силой воли поднять поющих к потолку, и сочным баритоном изображал запевалу.