Не считаю ли я, что он ненормальный, иногда спрашивал меня Чарльз. Только не в отношении кухни, отвечала я.
Все равно это было странно. Он совершал и другие странные проделки, хотя они не так действовали нам на нервы. Например, когда мы уходили спать, начиналось перемещение ручек, карандашей и кисточек для красок. Сначала это был просто какой-то карандаш, который я утром нашла лежащим с отметинами зубов на коврике. Подняв его и поставив обратно в вазу на валлийском комоде, я заметила, что Сесс снова работал ретривером.
Чарльз, чье хобби писать красками, держит свои кисти и карандаши в этой вазе, чтобы они были под рукой в момент вдохновения. Он не возражал против того, что Сесс утащил один карандаш. На самом деле он даже отнесся к отметинам зубов с симпатией. Сильные маленькие зубки. «Определенно он умеет крепко ухватиться. Забавный парнишка, не правда ли?» – сказал Чарльз.
Но он перестал так говорить, когда последовало наращивание действий, как всегда происходило у Сесса. Когда, спустившись поутру из спальни, мы стали находить разбросанные кисти и карандаши, словно наш смуглый парень щедро расточал пожертвования. Они были рассыпаны по ковру. Они были заткнуты под коврики и диванные подушки. Некоторые из них мы не могли найти по нескольку дней. Он начал прятать также и мои ручки, которые я имею обыкновение оставлять на полке книжного шкафа. Порой я не могла найти, чем написать слово.
Это стало еще одной из его маний. Такой, которая занимала много времени. Сочтя, что нам уже пора идти спать, Сесс усаживался на валлийском комоде, дожидаясь, пока мы отправимся наверх, чтобы он мог приступить к делу. Словно ожидал, пока берег расчистится, чтобы можно было начать катать бочки с бренди, сказал Чарльз. Быть может, в предыдущем воплощении он был контрабандистом?
Делая такое замечание, Чарльз все еще относился к этому делу с разумной беспечностью, хотя начинал немного волноваться насчет своих погрызенных кистей. О карандашах он так не беспокоится, сказал он, но кисти дорого стоят. Более того, это негигиенично.
Но это было гораздо гигиеничнее следующей придумки Сесса, а именно: он начал класть кисти в туалетный лоток. На этой стадии проект подошел к неожиданному концу из-за сильного запаха «Деттола»
[38] и обещаний выдать Сессу билет в один конец до Сиама. Ваза присоединилась к лежавшей в запретной комнате сетке с луком, и Сесс был весьма расстроен, хотя в течение дня и не подавал виду. Только после того, как мы в тот вечер пошли спать, наш парень, обычно такой молчаливый, принялся завывать, издавая громкие, прочувствованные вопли, заявляя, что старается Как Может. Он надеется, что на него не возложат вину за невыполнение ритуала с кистями. Будь его воля, он бы перетаскивал их Во Веки Веков. Если чьим-то усам суждено отвалиться, то это должны быть усы Презренного Старины Чарльза.
Слыша, как он столь безутешно завывает, – не говоря уже о том, что это мешало нам спать, – мы пошли на компромисс и стали оставлять на комоде подборку предметов, которые можно брать. Карандаши, которые он уже погрыз. Старые ручки, требовавшие заправки. Сломанное деревянное кольцо для шторы, которое Сесс немедленно признал своим любимым талисманом. Остальные свои сокровища он утаскивал только ночью, но кольцо постоянно появлялось в разных местах в течение дня. Его приходилось извлекать из-под пианино. Оно подбрасывалось у нас перед носом, чтобы заманить нас в игру. Время от времени, когда Сесс считал это необходимым, оно оказывалось благоговейно уложено в его туалетный лоток.
Порой, особенно когда носил его вокруг диванчика, он выглядел при этом как островитянин с Южных морей, с кольцом в носу исполняющий ритуальную пляску воинов перед походом. Однако какое это имело значение, коль скоро делало его счастливым, а мы были единственными, кто об этом знал? Другое дело – позволить кому-то еще его увидеть. Это было бы дополнительным свидетельством нашей чудаковатости. Тем временем пришла оттепель, и настала весна, о чем возвестила очередная колика у Аннабель.
Было бы понятно, если бы это случилось, пока мы были занесены снегом и она не могла пойти на свое поле – когда она проводила день, поочередно поедая сено в своем стойле и выглядывая наружу поверх дверки. Чарльз сделал дверь специально такого размера, чтобы подходила ей по росту, чтобы она могла высовывать над ней голову. Но все равно она постоянно голосила о том, как ей скучно и как хочется выйти погулять. Поэтому мы каждый день брали ее на прогулку вверх по холму, где в снегу была протоптана тропинка.
Аннабель это обожала. Люди, живущие наверху, угощали ее конфетами и гладили ей уши. Она фотографировалась, важно стоя возле снеговика, к удовольствию восхищенных зрителей. Она брела за мной по снегу, послушно шагая по моим следам, изображая Аннабель, отправляющуюся на Клондайк. Теперь уже не делая попыток, как это обычно бывало с ней на прогулках, укусить меня сзади, а затем насмешливо трясти головой, широко открыв рот и хохоча беззвучным, но от этого еще более выразительным пренебрежительным ослиным смехом.
Однажды днем, с подачи мисс Веллингтон, мы попытались вывести ее на главную дорогу. Та была уверена, что такое возможно, если наш маленький ослик сможет туда пробиться, это подаст, как она выразилась, хороший пример.
Мы попробовали, но не ради примера, а чтобы посмотреть, как далеко нам удастся пробраться через заносы. Может, мы и могли бы через них пробраться – сугробы имели поверху плотный ледяной наст, а Аннабель стоит на ногах твердо, как горная коза, – но поднялся ветер, с полей стал заметать вихрящийся снег, и мы попали в настоящую метель. Ни на миг не меняя аллюра, наша четвероногая подруга повернулась кругом и направилась обратно. Аннабель любит, когда о ней хорошо заботятся, – ее не интересуют никакие примеры. Мы появились из этого бурана, словно высеченная из льда скульптурная композиция, – белые с ног до головы. Люди сказали, что это выглядело весьма живописно, и фотографировали наш маленький инцидент. Мы часто задавались вопросом, какие подписи делали они под этими фотографиями в своих альбомах. «Первопроходцы на пути в Юкон» или «Чудаки, живущие в Долине»?
Они определенно сочли бы нас странными, что происходило, когда у Аннабель случилась колика, но, к счастью, дело было в темноте.
Это произошло на другой день после начала оттепели. Как я уже сказала, было бы понятно, случись это во время снегопада, когда она большей частью стояла в своем стойле, только питаясь да выкрикивая жалобы и имея очень мало физической нагрузки. Но снег быстро сходил. Поэтому мы пошли с ней гулять на склон холма за коттеджем, где ее ослиные тропы превратились в снежную слякоть, из-под которой проступала трава.
То ли она простудилась, то ли съела траву со льдом, то ли мисс Веллингтон нанесла ей тайный визит и перекормила ее яблоками – но факт тот, что когда Чарльз поставил ее на ночь в стойло и вывалил ей в миску мешок с хлебом и морковью (мы таскаем этот мешок перед ней, шелестя им, чтобы уговорить идти следом, а не то она с большой вероятностью нарочно скроется не в том направлении), она вместо того, чтобы уткнуться в миску и жадно есть, стояла с опущенной головой и жалобно вздыхала. Несмотря на настойчивые уговоры Чарльза поесть, она опустилась на колени, легла и закрыла глаза. Потом начала кататься и брыкать ногами, и Чарльз бегом прибежал ко мне. Когда у Аннабель колика, чтобы справиться с ней, требуются два человека.
