Итак, в тот день я сидела наверху и работала, Чарльз был в саду. Шебалу спала внизу (будучи на четыре года старше Сесса, она время от времени настаивает на особых правах), а Сесс, лишенный компании, был занят тем, что оглашал дом громкими воплями. По усилению и ослаблению воя я могла судить, что он бродит из комнаты в комнату. Вскоре наступило молчание. Скрип шагов на лестнице. Я подождала – последовал звук фырканья у дверного косяка. Затем – затишье, которое, как я знала по долгому опыту общения с сиамцами, означает заглядывание под дверь.
Последовавший через некоторое время рев был похож на паровозный гудок в тумане. Он Знает, Что Я Здесь! – вопил он. Он Меня Видит! Почему Я Его Не Пускаю? Что там внутри такое, о чем ему не положено знать?
Я могла вынести звук туманной сирены. У меня в этом большой опыт. Чего я вынести не могла, так это того, что он начал жевать ковер. Поэтому пришлось отнести кота Чарльзу, который сказал, что, конечно, побудет с ним в саду – он-де такой умный, что с ним всегда приятно побыть. «Ты тогда не будешь ей мешать?» – услышала я, как он спрашивает Сеску, когда оба перемещались по засаженному крыжовником пятачку. Сесс доверительно, как мужчина мужчине, ответил «Мау!».
Я вернулась к своей работе. Какое-то время вокруг царили тишина и благодать, затем послышался глухой звук шагов на лестнице. Это был Чарльз, державший на руках Сесса. Лицо его было красным. Знаю ли я, вопросил он, что натворил этот мой кот? Полез прямиком на яблоню, прямо на верхушку, и прогрыз здоровенную дыру в сетке.
Яблони окутаны сеткой, чтобы защитить их от птиц, которых мы любим, но которые истребляют наш урожай. Сетка дорога, и Чарльз потратил целую вечность, чтобы ее натянуть, тщательно орудуя шестом, чтобы закрыть все ветки. Стояла осень, и предполагалось, что птицы не начнут свои набеги раньше весны. «Совсем новая сеть! – стонал Чарльз. – Теперь мне придется брать лестницу и заделывать дыру веревкой. Этот проклятый кот, должно быть, чокнутый».
Именно тогда я указала на то, что сетка зеленая, как и мешок для лука и кресс-салат. «Быть может, он являет собой научный феномен, – сказала я. – Кот, который различает цвета». Чарльз сказал, что феномен – хорошее определение, судя по тому, как он пробился сквозь фруктовую сетку. Но почему ему надо сходить с ума от зеленого, а, скажем, не от коричневого, белого или голубого?
Быть может, когда он увидел, как Шебалу с таким благоговением объедает свою травянистую кочку, он подумал, что ему следует для верности поедать все предметы этого цвета? Быть может, это какой-то сиамский ритуал, вроде его пристрастия к коврикам? (Коврик – это отдельная и многогранная история. Я лучше расскажу ее позже.) Чем больше я наблюдаю Сесса, призналась я, тем больше задаюсь вопросом, не суеверен ли он?
Чарльз посмотрел на кота, о котором мы разговаривали. Сесс никогда не терял времени даром. Проделав свой дневной объем работ с зеленой сеткой, он явно тренировался для следующей встречи с Полли. Выгнув спину дугой, выставив кривой хвост на манер ручки от чашки, он атаковал что-то невидимое в комнате. Застывал, делал ложный выпад, отпрыгивал в сторону, вертелся на месте, наскакивал сбоку, опять-таки неизвестно на что. Не знаю, как насчет суеверий, сказал Чарльз, но если я спрошу его мнения, так этот кот попросту идиот.
Глава пятая
Впервые мы осознали, что у нас в Долине живет необычная порода мышей, когда возвращались однажды с прогулки вместе с Аннабель.
Я шла впереди, чтобы открыть ворота лесничества, Чарльз, с нашей четвероногой подругой, шел следом, когда передо мной вдруг быстро пронеслось через тропинку и остановилось у дерновой насыпи нечто, что я сочла осенним листком. Оно задвигалось снова, и я увидела, что это полевая мышь. Красновато-коричневая, маленькая – размером с небольшой дубовый листок – и не делающая совершенно никаких попыток скрыться. Может быть, она ранена, подумала я, наклоняясь, чтобы подобрать и отнести туда, где на нее не наступит Аннабель. (В перчатках я могу поднять с земли все, кроме гадюки; это еще одно, к чему я привыкла на протяжении лет.)
Мышь, однако, не была ранена. Она сидела на корточках, поедая семена травы. Неправдоподобно крохотными лапками она вертела метелку злака, точно кукурузный початок, и совершенно меня игнорировала, словно я была каким-то видом местного дерева. К тому времени, как подошел Чарльз, мышь закончила есть травяную метелку и передвинулась на фут или около того вверх по насыпи, где выбрала другую, которую, снова сев на корточки, стала обгрызать, с интересом поглядывая вниз на Аннабель.
– Может, у нее контузия, – прошептала я Чарльзу. Никогда не видела я столь самоуверенную полевую мышь. Чарльз внимательно изучил ее с близкого расстояния.
– Все с ней в порядке, – сказал он. – Просто ничего не боится.
Ничего не боялась и та мышь, которую я увидела на следующий день поедающей насыпанные для птиц крошки во дворе, возле кизильника. Она беззаботно сидела, повернувшись ко мне спиной, и даже не обернулась, когда я проходила мимо. Это была не та мышь, что мы видели на тропинке. Эта была явно крупнее. Ее, однако, окружала та же аура безмятежности – явное отсутствие страха. Мне стало интересно, не из одного ли они помета.
В тот день мышь возле кизильника была захвачена в плен Шебалу. Я закричала, когда увидела Шебалу крадущейся к ней, но мышь определенно не обратила внимания. Шебалу принесла ее в дом, издавая ужасающие стенания сквозь зубы, как она обыкновенно делает, когда объявляет, что кого-то поймала. Уже одно это обычно пугало большинство мышей до смерти – эти звуки повергают в дрожь даже меня. Но в тот момент, когда она положила мышь на пол, чтобы издать более громкий рев, подзывая Сесса (никогда его нет поблизости, когда он нужен, говорило выражение ее морды), мышь поднялась и, пока Шебу все еще разорялась, быстро утекла в кухню.
Я надеялась, что она пробежит кухню насквозь и выбежит во двор, но вместо этого мышь залезла в буфет. Не потому что была испугана или искала убежище, как мы поняли, когда узнали ее получше. Она была занята тем, что оценивала перспективы. Дело было в октябре. Мышь, которую мы вскоре окрестили Ланцелотом (потому что именно этот звук она производила, грызя Чарльзовы орехи), прожила у нас до следующей весны, сопротивляясь всем нашим попыткам ее выдворить. Порой Ланцелот менял местонахождение своей штаб-квартиры, но мы всегда знали, где он находится. Нам приходилось лишь следить за кошками.
Именно они в первый же день сообщили нам, что он, оказывается, в шкафчике. Они с надеждой разбили перед шкафчиком лагерь. Сесс при этом не имел ни малейшего понятия, зачем они там сидят (он никогда в жизни не видел ни одной мыши), но, подражая Шебалу, старался выглядеть сосредоточенным, хотя его уши все же шевелились время от времени. Я заперла их в гостиной и выгрузила из шкафчика все банки и пакеты. Совершенно точно мышь находилась в дальнем углу. Надев перчатку, я протянула руку – зверек перепрыгнул через нее и скрылся у меня за спиной.
Теперь он был под плитой, если верить Шебалу, которую я принесла, чтобы она сообщила мне, куда он сбежал. «Я Его Вижу», – сказал Сесс, вглядываясь под плиту одним глазом. По-видимому, Ланцелот тоже увидел Сеску. Он пулей вылетел из-под плиты и забрался в другой шкафчик. Впрочем, лишь для того, чтобы проверить, есть ли у него путь отступления. Проделав это, он вернулся обратно под плиту.
