В ту пору было восхитительно наблюдать, как усердно взбирается его маленькое белое тельце по узору из желудей и шиповника, неизменно теряя присутствие духа на полпути и взывая о подмоге для подъема на вершину. Но когда сейчас самый высокий кот из всех, что у нас были (стоя на задних лапах, он уже покрывает добрые три четверти расстояния, еще даже не начав восхождения), все равно по-детски карабкается по спинке стула и зовет на помощь, потому что застрял, оставляя вдобавок на резном узоре непрерывный след когтей…
Что, спрашиваю иногда я себя, испортят они в следующий раз? Почему всегда выбирают что-нибудь такое, что могло бы впоследствии, не будь оно изуродовано, стать ценным? Почему, черт возьми, при всем накопленном нами опыте мы упорно заводим себе сиамских кошек? Потом я смотрю в голубые глаза Сесса, на эту его беспокойную коричневую мордашку, беру его на руки и прижимаю к себе. Вот мой ответ.
Глава вторая
Стандартный комментарий старика Адамса, когда он смотрит на Сесса, таков: «Эдакого чудно2го у вас еще не было». Поскольку старик Адамс принадлежит к старейшим и наиболее всеведущим из наших соседей, который никогда не упускает ничего из происходящего в Долине и помнит всех наших кошек и их странные особенности (начиная с пристрастия Саджи выслеживать влюбленные парочки, отправлявшиеся вверх по холму, уверенности маленького Соломона в том, что он лошадь, и того случая, когда Шеба застряла на телефонном столбе), – такое высказывание чего-то стоит.
Он прав: Сесс определенно необычный – по внешнему виду, по тому, что он делает, и по тому, как таинственно и жутковато смотрит на людей. В первый раз пытливость его взгляда поражает комизмом. Посмотрев на него во второй раз, человек начинает задаваться вопросом: кто мудрее – он или я? Что такое ему известно? Что ему видно? Что он думает?
Отчасти причиной тому – форма его морды. Более длинная, узкая, с более высокими скулами, чем у любой нашей прежней кошки, а подбородок до того заостренный, что кот похож на философа елизаветинских времен. «Посмотрите на длину его головы, – вздыхает его заводчица всякий раз, как его видит. – Если когда-либо рождался кот-чемпион…»
Несмотря на весь свой чемпионский вид, он не стал победителем. Дело в том, что когда он был котенком, у него погнулся хвост. Никто не знает, как это произошло. Родился он нормальным. Это был не тот, ныне редко встречающийся атавистический дефект сиамцев, который всегда бывает ближе к кончику хвоста. В возрасте одного месяца хвост Сесса был идеален, сказала нам его заводчица Полин Фербер, – затем вдруг однажды он появился с этим изгибом у основания хвоста, под прямым углом. Погнул ли он его дверью, или кто-то его укусил… определенно это не могло случиться само собой. Ветеринар сказал, что поврежден хрящ и тут нельзя помочь, наложив лубок или сделав операцию, поскольку место повреждения находится меньше чем в дюйме от спины. И вот таким он и остался, надежда всего помета, с хвостом, похожим на заводную рукоятку машины.
Именно в этот момент мы позвонили Полин Фербер, ища преемника Сили, и она сказала, что у нее как раз есть котенок для нас. Абсолютно самобытный персонаж. За версту заметный на фоне других. Его единственным недостатком является перегиб в хвосте…
Эту часть истории я тоже уже рассказывала. О том, как сразу скинула его со счетов. «Наши кошки всегда были совершенны, – сказала я Полин. – Будет неправильным видеть в доме какой-то погнутый хвост». Рассказывала я и о том, как мы поехали посмотреть других котят, что были у нее на продажу: Сескиного брата-близнеца и четверых из более позднего помета. Сеска тоже был там, сопровождая своего брата; роль, которую он перед этим исполнил, – ударил его в глаз. Более молодые котята, однако, по своим личностным качествам в подметки не годились Сессу. Его брат сидел там же с закрытым глазом, словно грустный адмирал Нельсон. Угадайте, кто расхаживал вокруг с самодовольным видом Супермена, торжествующе задрав погнутый хвост? Угадайте, кого мы забрали домой тем вечером, к большому отвращению нашей голубой девочки? Угадайте, кто сейчас ее неразлучный товарищ, услада наших сердец и самый заметный кот в округе из-за своих характерных свойств?
Мы никак не могли подумать, что такое возможно. Наши другие кошки, с каким бы неусыпным вниманием мы к ним ни относились, имели тем не менее определенное количество свободы, позволявшее им нажить себе неприятности. К примеру, ежедневный самостоятельный выход до завтрака, чтобы «осмотреться», который порой выливался у них в обход половины деревни, или моменты, когда мы брали их прогуляться в лес.
Большей частью они следовали за нами по пятам, но были случаи, когда они отклонялись от курса: забирались на деревья, где застревали; увязывались за теми самыми влюбленными парочками, исчезали неожиданно в подлеске, пугая нас до полусмерти. Мы звали их, заклинали, практически становились на голову, выискивая их под колючими кустами, опасаясь в том случае, если мы их оставим, людских ружей или рыщущих лисиц.
Кто-то обычно встречался нам во время поисков и спрашивал, что это мы ищем. Получив ответ, что двух сиамских кошек, прохожие информировали нас, что одна такая сидела на дереве позади, или что они только что видели, как одна такая пошла на поле, где пасется наш осел, или – как случалось не раз – что две такие сидят прямо за нами, не те ли это самые? Впрочем, они не выглядели потерявшимися. А выглядели так, словно сидели там целую вечность…
Теперь же все было по-другому. Со времени исчезновения Сили Шебалу всегда выходила в ошейнике, на поводке. Поводок, надо признать, представлял собой двадцатифутовый нейлоновый шнур и не стеснял ее перемещений, но один из нас был всегда поблизости, чтобы забрать его, если, судя по виду, ей захочется его снять. Сесс был еще слишком мал для поводка. В нем он бы выглядел (будучи Сессом, он бы, несомненно, постарался именно так и выглядеть) как несправедливо обиженный херувим в кандалах. В свое время ему тоже предстояло получить ошейник. Мы не могли подвергать риску еще одного кота. В данный момент, однако, такой нужды не было. Как все молодые котята, он пугался окружающего мира и не отваживался ходить далеко. Его главной заботой было держаться поближе к нам и к Шебалу.
Но нужды в ошейнике и поводке, похоже, не было и тогда, когда лапы его начали удлиняться и сделались похожими на тонкие коричневые ершики для чистки трубок, а я стала брать его на склон холма за коттеджем. Он все еще был ребенком, припадавшим к земле, когда мимо пролетала сойка, уморительно прыгавшим за бабочками, опасливо шлепавшим по лежавшим на траве еловым шишкам, делая вид, что они таят в себе угрозу. Шебалу, переполненная сознанием того, что Дольше Была с Нами, чем Он, и Знала Этот Склон Холма Лучше, чем Он, да И Вообще Мы Любим Ее Больше, с важным видом сидела сбоку от меня в своем ошейнике с поводком, как если бы они были регалиями египетской царицы, – слишком величественная, чтобы играть в игры с маленькими котятами. Поэтому я начала бросать Сеске еловые шишки, чтобы ему было за чем побегать. Никто не был удивлен больше меня, когда он стал их подбирать и приносить обратно.
Я стала забрасывать их дальше. Все равно он возвращал их назад – несясь вниз по склону со скоростью борзой и мчась обратно с шишкой во рту. Он клал ее передо мной и внимательно следил за ней, готовый снова погнаться. Это всегда была та самая шишка, которую я ему бросала. Если, когда он добегал до нее, рядом лежало еще несколько, сначала обнюхивал их все, как полицейская собака, пока не находил ту, которая пахла правильным образом. Единственный раз, когда он был введен в заблуждение, – это когда шишка заскочила по пути вниз в середину очень большого куста можжевельника. После того как он долго обегал куст с обеспокоенным видом, он наконец безнадежно вернулся обратно с кусочком ослиного помета.
