Валились деревья, жглись костры, техника шумела. Время от времени появлялся заградительный огонь, усиленный минометами, и Чарльз весело настаивал, что это отстреливается старина Алан. На самом деле это была каменоломня, расположенная в миле оттуда, где взрывали скалу, чтобы обеспечить стройматериалы на следующий день работы. Звуки вплетались в общую какофонию, как треск ружей в увертюре «1812 год».
Окончательно Дагганы убедились в том, что это не их год, когда посреди описанного бедлама люди, живущие по другую сторону от них, начали строить судно. Это была милая молодая пара, чья моторная яхта, вырастая из их подъездной дорожки, как Венера из морской пены, возбуждала всеобщее восхищение. Не восхищались лишь твердолобые консерваторы, которые хотели знать, для чего им эта яхта посреди сельской местности, да еще живущие по другую сторону забора Дагганы, которым приходилось слушать, как эта яхта под названием «Серафим» строится.
«Вели себя мирно, как голуби, на протяжении чертовых шести лет», – говорил Алан, и вот теперь приспичило им. Он надеется, что они потонут в море, свирепо шипел он, слушая, ночь за ночью, звук пилы. Окончательно доконали его, однако, удары молотка. Удары молотка, которых в нормальном состоянии он бы и не заметил вовсе, но которые, прибавившись к грохоту строительства, били по ушам, создавая китайскую пытку.
Мы зашли к ним однажды субботним днем и сами все услышали. С одной стороны доносился мощный рев бульдозера. С другой – негромкое хаотичное постукивание.
«Подождите минутку, – кисло сказал Алан, – через секунду она тоже подключится». Он имел в виду соседку Морин. Через секунду она подключилась. Из-за забора ритмично раздался второй стук – Морин ловко лупила молотком в ритме регги. Молотки весело звенели, точно пара клепальных станков, пока сами соседи мечтали о летнем отпуске на озерах. Со склона холма аккомпанементом доносились звуки бульдозера. Бум! – звучали на дальнем плане взрывы в каменоломне.
– Свиньи! – проревел Алан, к нашему ужасу, внезапно грозя кулаком в потолок. – Собаки! – заорал он свирепо, выбегая вон и пиная изо всех сил забор.
Никто его, конечно, не услышал, что было даже к лучшему для деревенских взаимоотношений.
– Он делает это каждую субботу, – безмятежно пояснила его жена.
– Это снимает напряжение, – пояснил он.
У нас напряжение в это время было сосредоточено на нашем отстойнике, который в надцатый раз с тех пор, как мы купили коттедж, был затоплен водой. Отчасти в этом были повинны весна, дожди, пропитавшие землю, ручьи, стекающие с холмов, тот факт, что мы жили в нижней части Долины, куда вода стекала естественным образом. Но главной причиной был, как мы знали по опыту, тот несомненный факт, что наши выпускные трубы были все в иле. Будь они проложены по крутому откосу, как должно, они бы самоочищались под действием силы тяжести. Но трубы были проложены практически горизонтально, и с течением времени в них накапливался ил, вода не проходила, и он застывал, как цемент. В результате, как жизнерадостно сформулировал это Сидни, наш прежний домашний мастер, опять мы оказались с забитым носом.
Сидни мог позволить себе быть жизнерадостным. В последний раз, когда это случилось, он работал у нас по выходным и сам проводил работу по откапыванию труб. С тех пор, однако, Сидни преуспел. Сделался правой рукой своего стареющего хозяина-подрядчика, разъезжал на грузовичке, работал прорабом. Сам он теперь держался в стороне от канализационных труб, и кто бы за это бросил в него камень? Камнем преткновения стала теперь фирма Сидни.
– Придется прождать долгое время, пока мы досюдова доберемся, – объявил он нам, сверяясь с длиннющим списком ожидающих клиентов. – Впрочем, вы могли бы сделать это сами, – прибавил он, как если бы эта мысль только сейчас пришла ему в голову. – Копайте вот тут, – указал он на альпийскую горку. – Отсюдова досюдова. – Он показал, где располагается под лужайкой линия труб. – Справитесь за полдня, всего и делов-то.
В прошлый раз Сидни потребовалось две недели в свободное от работы время, чтобы добраться до труб, несколько часов шурования и тыканья в трубах, чтобы вычистить ил, а нам самим потом потребовалась пара месяцев, чтобы засыпать яму. Дело в том, что сам Сидни на той стадии решил, что с него уже довольно, и перестал показываться. Полдня представлялось слишком оптимистическим прогнозом. Две недели спустя, когда на лужайке высился настоящий отвал земли и Чарльз на восемь футов закопался в яму размером с церковное подземелье, а никаких признаков труб по-прежнему не было, мой муж багровел при мысли о Сидни.
«Беда не в том, что приходится копать яму!» – с чувством сказал он. Беда в том, что он сидит в этой яме, когда мимо проходят люди. К примеру, мисс Веллингтон уставилась через забор и спросила, что он делает, – на что Чарльз ответил: «Копаю яму». Старик Адамс осведомлялся, не собирается ли он сделаться могильщиком; ответ Чарльза на этот вопрос лучше не повторять. Заходил пастор, чтобы представить своего друга, и хотя ни один из них, судя по всему, не был ни в малейшей степени обеспокоен тем, что Чарльз находится ниже уровня земли, но как это должно было выглядеть? – раздраженно вопрошал Чарльз. Как это должно было выглядеть в те периоды, когда он не копал – то есть когда яма была покрыта щитами рифленого железа, на которых сидели две сиамские кошки, мышкуя с важным видом, и когда Аннабель взбиралась на земляной холм, если ей удавалось завернуть туда по пути в стойло, – это вопрос отдельный.
Самый конфузный для него момент, однако, лежит на моей совести. В субботу после полудня Чарльз, после особенно бесплодных утренних трудов, заявил, что больше туда не пойдет; с него хватит. «Наймем другого подрядчика», – сказал он. Из города, если потребуется. Надоело ему вечно ходить в грязной одежде. Люди проходят мимо и пялятся на него. «Еще кот лезет в яму, прямо под ноги, когда копают», – сказал он, сверкнув глазами на Соломона. На что Соломон обиженно ответил, что Чарльз ведь не хочет быть покусанным снизу мышами.
Тогда я сказала: «Ох, ну потерпи всего какой-то один или два дюйма, и ты обязательно доберешься до труб, а если кто-то будет проходить мимо, можно пригнуться». Таким образом, именно я несу ответственность за тот факт, что когда некоторое время спустя мимо проезжала конноспортивная школа – то есть единственные люди, которые со своих седел могли поверх калитки заглянуть в яму и его увидеть, – Чарльз опять был там, на дне траншеи.
И хорошо, что он там был, потому что в этот момент он увидел нечто, чего не видел прежде. В двух футах от дна ямы, в плотно утрамбованной земляной стене обнаружился круглый клейкий край выпускной трубы, сильно заиленный, поэтому и незаметный. Он копал вдоль него по меньшей мере с неделю.
Я в то время этого не знала. Просто услышав голоса и выглянув, увидела конную инструкторшу, столь невозмутимо разговаривающую с торчащим из недр земли Чарльзом, как если бы они сидели бок о бок верхом. А окружив ее парадным полукругом и глазея на него во все глаза, сидели на своих пони с десяток детишек.
Я не удивилась тому, что лицо у Чарльза, когда они уехали и он вылез на поверхность, было красное. Впрочем, совершенно забыла об этом на радостях, оттого что обнаружилась труба. Мы притащили пруты для прочистки; протолкнули их в трубы; Чарльз снял крышку с отстойника, чтобы проверить уровень, и в этот момент, как по волшебству, на лужайке появились кошки… Шеба, которую пришлось тут же хватать и оттаскивать, потому что она свесила голову в отстойник, крича, что хочет только посмотреть; Соломон, которого пришлось извлекать со ставшего очень опасным дна ямы и который вопил что-то о мышах, которые должны там быть.
