– Паша! Ты Морозов или Корчагин? – замогильным голосом спросил Сморчок. Пискунов вздрогнул и обернулся.
Его физические габариты особого почтения не внушали, однако нос Вале Новомосковских разбил именно он. Он и тут обернулся к двоим мстителям в полной готовности к бою, но было поздно. Пудовый Тарасов кулак на некоторое время вышиб из него дух. Подскочивший Игорёшка добавил апперкотом в нос, несильно, стараясь ничего не сломать, а только пустить кровянку – чтоб чувствовал. И, завершив «первичную обработку» ударом колена в пах, кивнул Кораблёву:
– Клиент дозрел, можно кантовать…
Тарасу повторять не потребовалось. Пискунов ловил ртом воздух и мешком обвисал в его могучих руках.
Пленника загрузили в «Бээмвуху» и повезли в неизвестном направлении, а когда, несколько прочухавшись, тот начал издавать невнятные стоны, его приласкали локтем в ухо и сказали:
– Нехорошо, Паша, себя ведёшь, нехорошо. Сперва тачку бьёшь, затем водиле харю… припомнил? Или помочь?.. Ага… после вешаешь на него три тонны, да ещё и счётчик включаешь. А ведь тачка-то общаковая выходит, падла, ты на нас хвост поднял!
И чтобы Паша осознал всю тяжесть содеянного, ему так двинули по зубам, что в голове потемнело и из прокушенного языка обильно заструилась кровь. Допрос вёл более опытный Игорёк, а Тарас переместился за руль, и такое распределение ролей его очень устраивало. Драться – это да, это пожалуйста, это сколько угодно. Но лупцевать почём зря, когда бывший противник даже сдачи дать не пытается, а только хнычет и заслоняет руками лицо?.. К доблестям подобного рода Тарас ещё не был готов…
– Это не я, не я… – Пискунов был совсем не дурак и вмиг понял, что наступило время для покаяния. – Это всё Жорка Храбров, это он, он мне пятьсот баксов пообещал…
– Храбров? – Сморчок сделал зверское лицо и наотмашь хлестнул пленника по щеке. – Ты, Паша, стрелки-то не переводи. Не крути жопой, все равно пидера из тебя сделаем…
– Он, он это, не я… Храбров… Жора… Георгий Иваныч… вместе с замом своим, Федей… – Становиться педерастом Пискунову до ужаса не хотелось, и, содрогнувшись, бедняга залился искренними слезами. – Он директор «Интеллекта»… издательство такое… а я что, я у него на разъездах… За триста баксов в хвост и в гриву… на бензине кроит, и теперь это ещё…
Игорёк, дожимая, плотно ухватил Пискунова за ухо и заставил приподнять голову:
– Где его найти можно, ну?
– Он в «Менуэте» каждый вечер зависает… на Васильевском… – По Пашиному лицу обильно струились кровь, сопли и слезы. – С Федей и тёлками… Я покажу, только не надо педерастом, не надо…
– Да ну тебя, ещё пачкаться. Спи давай, – Сморчок ловко оглушил пленника и, довольный, обратился к Тарасу: – Ну что, на Съездовскую его?
Он имел в виду заброшенный расселённый дом на Съездовской линии, который из-за устоявшейся дурной пепутации обходили даже бомжи. Там имелось множество укромных уголков – если что, и с собаками Фиг кого-то найдёшь. Готовая КПЗ, и, главное, под боком.
Сказано – сделано! Пискунова привезли на Васильевский и отволокли в грандиозную и запутанную, как катакомбы, необитаемую коммуналку. Неделю назад Игорёк здесь же на глазах у Тараса скормил одной тёлке её же собственный «тампакс»: «Жри, сука, и думай, как бабки вернуть!» Тёлка, правду молвить, была ужасно несимпатичная, и, что характерно, в милицию заявлять не помчалась. С Павликом Морозовым-Корчагиным-Пискуновым поступили проще. Закинули в глухой, без окон, бывший чулан и подпёрли дверь клином – не скучай, болезный, не ты первый, не ты последний. Ужо к утру вылезешь как-нибудь…
«Менуэт» располагался в полуподвале и вызывал ностальгические воспоминания о кафе-мороженицах советских времён. Мягко светились бра, играла негромкая музыка, и толстый бармен бодяжил шампанское минералкой. Народу было мало. У стойки пили сок две скучающие проститутки – клёва не было. За сдвинутыми вместе столами сидели шофёры-дальнобойщики. На маленьком пятачке кружились пары, слышался смех, пахло парфюмом и перегаром.
– Бля буду, они! – Тарас оглянулся и кивнул в сторону окна. – В очках и с ляльками, больше некому!
За столом в компании изящных красавиц сидели работодатели несчастного Паши. Молодые и, как описывал Валя, на морду симпатичные. Оба действительно носили очки. Один строгие, в дорогой итальянской оправе и с явными диоптриями – для улучшения зрения, другой стодолларовые противосолнечные – для имиджа.
– Пардона прошу, – Тарас приблизился к пирующим и нехорошо улыбнулся, – Георгия Ивановича хочу.
– А ты сам-то кто будешь, сирота? – Обладатель противосолнечных презрительно оглядел визитёра. – Занят он, отдыхает. Надо тебе, подгребай завтра в офис, там и перетрём…
Он хотел сказать что-то ещё, но, не докончив фразы, с грохотом растянулся на полу. Таким тоном с тихвинскими разговаривать было не принято! Они на подобное обидеться могли! И не слегка, а всерьёз!..
– Ну-ка, падло… – Схватив второго очкарика за шкирку, Тарас решительно поволок его на улицу воспитывать, а Сморчок уже метелил по-черному распростёртого на полу грубияна – только паркет скрипел да рёбра трещали. Скучную благопристойность «застойного» кафе как ветром сдуло – женский визг, звон посуды, довольный гомон дальнобойщиков: как же, и хлеб, и зрелище, да притом на халяву!.. Подскочивший охранник запнулся о чью-то ногу и тут же, плотно получив по затылку, тихо залёг у сортира – а неча мешать!.. На прощание Сморчок угробил витраж и рванул к выходу мимо жмущихся возле стенки халдеев. Программа-максимум – насчёт «оборотки» – не выгорала, но и то хлеб. Сморчок хорошо знал, когда следует откланиваться. И наработанный инстинкт подсказывал ему – скорее на улицу!..
…А на улице стоял с распахнутыми дверцами милицейский «Уазик», и трое ментов ломали дубинки о хрипящего, бешено рвущегося Тараса. Менты были как на подбор здоровенные и действовали профессионально. Не иначе, толстый бармен надавил тревожную кнопку, и к «Менуэту» быстренько подвалила ближайшая группа захвата… Сморчок, не раздумывая, ужом метнулся в сторону, со скоростью олимпийского спринтера пронёсся дворами и, нырнув в проходняк, основательно взял ноги в руки. Хрен догоните, сволочи!..
Церемониться с Тарасом не стали – заковали в наручники и отвезли в шестидесятое отделение, где помдеж без разговоров бросил его в «тигрятник». Разговоры начались, когда в отдел начали прибывать потерпевшие. «Цхрыслеры» мотали сопли, марали бумагу, подыскивая адекватные выражения (оба как-никак трудились в издательстве, привыкли работать со словом…) и зверски косились в сторону Кораблёва. Особенно люто сверкал подбитым глазом господин Храбров. Тарас молча растирал смятые наручниками запястья – он всё же зацепил кого-то в форме, так что «захватчики» отволтузили его от души, – и старался отогнать упорно маячивший перед глазами призрак «неба в клеточку».
А после случилась вещь, которая ему до крайности не понравилась. Издалека раздался вой сирен, послышались грозные шаги, и дежурный по отделу вскочил словно наскипидаренный:
