Человек, почти на этом же месте назвавшийся Иваном Ивановичем, был прав: журналистов, как и адвокатов, убивают редко. Иначе какой-нибудь Минкин давно уже отправился бы на кладбище – с оркестром и траурными речами. В авторов опубликованных материалов стрелять глупо. И, главное, невыгодно. А вот если неопубликованных… если человек напал на след и собирает факты… Тут уж всё зависит от масштаба фактов. И масштаба людей, стоящих за фактами…
…Чуть дальше стояли мужчина и женщина. Когда Благой проходил мимо, пара деланно расхохоталась. Он твердо сказал себе, что не будет оглядываться. Но ощущение направленного в спину ствола оказалось слишком жутким, и он всё-таки оглянулся: пара смотрела ему вслед. Ещё шаг. Ещё… Почти против двери виднелся «Опель-кадет». Бритоголовый, сидевший внутри, угрюмо оторвался от журнала с эротическими картинками и, не скрываясь, с интересом проводил Бориса Дмитриевича взглядом…
«Так начинается открытая слежка, – подумал Благой. – Или скрытая дорога в психушку…»
Что хуже, он не знал. Наверное, второе.
У него на рабочем столе лежал коричневый блокнот в добротном кожаном переплёте. Этот блокнот он сам подарил Лёше Корнильеву чуть больше месяца назад. «Скорей всего, убийцу мы не найдём, – откровенно сказал ему руководитель следственной группы. – Но в том, что это заказное убийство, причем профессионально исполненное, сомнений лично у меня никаких…»
Благой с главным редактором в первый же день напрягли все свои связи, и в результате к расследованию подключились немалые силы. И территорию вокруг метро прочёсывали не случайные, наспех обученные после армии менты, а настоящие матёрые сыщики. Но, кроме показаний пожилой дежурной в метро, ничего не добыли. Дежурная вспомнила парня, вроде бы студента, который сошёл с эскалатора хромая и морщась, и потом некоторое время стоял у стены, растирал ногу. Она ещё подумала с сочувствием: «Вот некстати парня судорога прихватила!» Потом её внимание отвлекла девушка с сумкой, в которую никак не хотела залезать большая белая крыса… И всё. Больше никто ни на что не обратил внимания, не заметил, не вспомнил. Даже водители автобусов. Они наверняка видели на скамейке под навесом вроде бы спящего парня, когда раз за разом притормаживали у остановки, – но ни один сукин сын в том не сознался. На всякий случай. «Ничего не вижу, ничего не слышу, ничего не знаю». И подавно никому ничего не скажу.
Девушку с крысой отыскали с помощью телевидения. Дали объявление, и она пришла на другой день вместе со своей питомицей, накрашенная и нарядная, – думала, что пригласили для участия в передаче. Когда выяснилось, что к чему, старательно наложенную косметику в момент смыли неудержимые слезы: «Я знала, знала, что он не пьяный, что ему плохо…» Из потока самобичеваний удалось выловить лишь кое-какие штрихи для клинической картины Лёшиной гибели. И – абсолютно ничего, что хоть как-то помогло бы расследованию…
…Благой не ожидал, что на похоронах его практиканта будет столько народа. Видимо, следует умереть, чтобы окончательно выяснить, как в действительности относились к тебе люди. В крематории собрались и недавние одноклассники, причём многие даже с родителями, и однокашники по Университету. Девчонки и парни всхлипывали не стесняясь: Лёшу любили. И, как это часто бывает на похоронах хорошего человека, многие ощущали личную вину перед ушедшим. Кто-то не мог простить себе, что при последней встрече и разговоре с ним слишком торопился по дурацким делам, казавшимся неотложными, и в итоге не удосужился выслушать что-то такое, чего Лёша никогда теперь уж не скажет. Кто-то считал, что мог в тот день уберечь его от беды – и не уберёг… На родителей Лёшиных Благой посмотрел один раз и в дальнейшем старательно обходил их взглядом. Растерянные, недоумевающие лица, сухие глаза… болевой шок. «Будь ТЫ проклят, ТЫ, который устроил, чтобы родители переживали детей, – вертелось у Бориса Дмитриевича в голове. Он понимал, что с христианской точки зрения страшно кощунствует, но ему было всё равно. – Будь ТЫ проклят…»
Некоторым стихийным образом все уже знали, что. Лёша не просто скоропостижно скончался, а был жестоко и хладнокровно убит, и терялись в догадках: зачем?.. почему?.. кому могла понадобиться только-только стартовавшая жизнь?..
«Гоп-компания какая-нибудь, – объяснял плачущей девушке парень, стоявший рядом с Благим. – Крутизну свою проверяли. Слабо или не слабо человека убить…»
Борис Дмитриевич, помнится, вздрогнул и чуть не поправил Лёшиного одноклассника. Он тоже вполне представлял себе, на что способна иная шайка юнцов, но здесь был не тот случай. Здесь действовал наёмный убийца. Очень спокойный и невероятно умелый. Что должен был натворить начинающий журналист, чтобы по его следу отправили такое чудовище?..
Благой был единственным, кто знал ответ на этот вопрос. Или думал, что знает. Бедный Лёша по молодости, по неопытности где-то что-то сболтнул. Быть может, просто желая невинно похвастаться перед другом или подружкой серьёзностью своих практикантских занятий. А при том, что Лёша был (Господи, БЫЛ!..) невероятно порядочен, он наверняка сформулировал так: «Мы с Борисом Дмитриевичем… Как с каким Борисом Дмитриевичем? С Благим! С ТЕМ САМЫМ Благим!..» И ни сном ни духом не ведал, что даже в чистом поле, бывает, растут очень длинные уши. А друг, клятвенно обещавший молчать («Да брось, кому мне рассказывать-то?..»), минуту спустя начисто забудет о своём обещании. И те самые уши так или иначе услышали. И Лёшу убили. Не потому, что кто-то там очень его испугался. В наши дни информации мало быть взрывоопасной самой по себе. Надо ещё и умело зарядить её в пушку: поместить в ходовой передаче или на видном месте в авторитетной газете. И подписать громкой фамилией. Кто такой Корнильев? А никто. И звать его никак. Тогда как Благой…
Убили-то Лёшу, но рот заткнуть хотели конкретно его руководителю. Борису Дмитриевичу Благому.
Логическая цепочка выстраивалась с пугающей ясностью. Благой ощутил всю жуть беззащитности, поняв: с той же лёгкостью, с какой «грохнули» Лёшу, ОНИ могли избавиться и от него самого. Он даже представил себе ход ИХ рассуждений. Убийство Благого вызывает в прессе грандиозный скандал (не такой, наверное, как по Листьеву, но тоже мало не покажется), разъярённые коллеги поднимают все материалы убитого, докапываясь, ПОЧЕМУ. И докапываются. И публикуют ТАКОЕ…
А кто обратит внимание на гибель какого-то практиканта? Из широкой журналистской общественности?.. Никто. Кроме самого заинтересованного лица – Бориса Дмитриевича Благого. Который предупреждение отлично поймёт. Поскольку далеко не дурак. И будет сидеть тише мыши. Поскольку жить хочет…
Вот тогда стало по-настоящему страшно.
Он бросился звонить «Ивану Ивановичу» и услышал голос пожилой женщины. Женщина без запинки ответила, что Иван Иванович в длительной командировке. Благого затрясло от ощущения предательства, он положил трубку, но минут через пять разум вывернулся из тупика – мало ли, может, его высокопоставленный информатор избавляется таким манером от случайных звонков?.. Благой снова набрал номер:
– Будьте добры, передайте Ивану Ивановичу…
Он был уверен, что разговаривает с той же пожилой тёткой, но нет. Голос, ответивший ему, был снова женский, но совершенно другой.
