– Призрак, говоришь? А ведь и правда, перед самым скандалом из-за курицы у нас появился призрак, то есть мы все так подумали. Ну-ка расскажи мне, как все было.
Она и рассказала, торопливо, то и дело всхлипывая – и все равно торопливо. Ее внезапно охватило навязчивое ощущение, что время у нее на исходе. Она рассказала более или менее все, до самой сцены экзорцизма, визита на ферму и полуночного ритуала, превратившего Салли в рабыню Мониган. Но вот чего она не сказала – и это распирало ее изнутри, из-под всего остального, что она не могла заставить себя рассказать даже Шарт, – так это того, что она не понимает, которая она из сестер. Не Шарт. Не Салли, думала она, пока рассказывала. Значит, я или Имоджин, или Фенелла. Но я не вынесу мысли, что Шарт знает, что я не знаю.
Шарт слушала подавшись вперед, и на лбу у нее залегли две четкие морщинки – точно такие же четкие морщинки, которые, как помнилось ее сестре, появлялись у Имоджин, когда та задумывалась.
– Это объясняет, что стряслось с курицей, – сказала Шарт наконец, когда история закончилась. – Занятно, что тогда никто из нас об этом не подозревал. Но тут что-то не сходится, понимаешь? Должно быть еще что-то. Я уверена. Жаль, что я уже плохо помню. Например, я точно знаю, о чем говорит Уилл Говард в телеграмме. Я знаю, что это было семь лет назад и что Мониган потребовала жертву, но я не знаю, откуда я это знаю. Зато знаю, что тогда мы это как-то поняли и предприняли какие-то действия.
– Ага, вы пытались меня изгнать, – напомнила ей пациентка.
Но Шарт только яростно встряхнула длинными светлыми волосами.
– Нет. Я не это имела в виду. Тогда у нас ничего не получилось. Помню, одна из нас сказала – забыла, кто именно, – что нет никакого толку устраивать по этому поводу что-то религиозное, потому что мы все абсолютно нерелигиозные. И у меня такое чувство, что все, что мы делали потом, было именно что крайне нерелигиозное. Ну то есть я это знаю, потому что это все входило в скандал из-за курицы, но… – Шарт осеклась и посмотрела на сестру с глубокой тревогой.
– Что? – спросила та.
– Прошлого не изменишь, – проговорила Шарт. – Изменить можно только будущее. Многие пишут разные истории, притворяются, будто прошлое можно изменить, но это невозможно. Прошлое можно только неправильно запомнить или по-другому истолковать, а нам это ни к чему. Я все забыла и вспомнила, только когда ты об этом заговорила. Думаю, мне не хотелось это помнить, потому что все это крайне неприятно. Для начала я забыла, как сильно мы все были влюблены в Джулиана Эддимена. У нас у всех от него по-дурацки дрожали коленки – такой он был соблазнительный, а все потому, что он так сильно отличался от Уилла, и Неда, и прочих мальчишек, не думал, будто у него две головы, не то что… как бишь звали того, кто думал, что у него две головы?
– Полудурок Филберт, – подсказала пациентка.
– Полудурок Филберт, – кивнула Шарт. – Не ходил дурацкой походкой, не притворялся параличным, не то что они. Честно говоря, я думаю, это верный признак, что Джулиан Эддимен уже тогда окончательно спятил. И тут, – изумленно добавила она, – надо было бы закончить предложение так: «…Хотя нам не полагалось об этом догадываться». Но на самом-то деле нет! Мы все понимали, что с ним что-то неладно, понимали, что это опасно, потому-то он и нравился нам так сильно. А мы ревновали друг к дружке?
– Да… – ответила пациентка. – Нет. Джулиана Эддимена – нет.
– Вот что самое странное! – сказала Шарт. – В каком-то смысле да, но на самом деле мы были… мы были так едины, что если бы одна из нас его заполучила, словно бы уже и не важно, кто именно.
– Тебя послушать, мы были как хищницы – или как самки пауков! – оторопела ее сестра.
– Вообще-то, да, – сказала Шарт. – Я вот сейчас подумала: если всем нам на самом деле было на него наплевать, даже тебе, раз уж ты так говоришь, тогда, может быть, Мониган и не была манифестацией нашей общей жажды ярких переживаний, суицидальных порывов или еще чего-нибудь.
– Пожалуйста, не умничай! – взмолилась пациентка. – Что ты хочешь сказать?
– Сама не знаю. – Шарт поникла на стуле. И закрыла лицо руками. – Призрак появился и на следующий день, – проговорила она. – Я точно помню. Судя по всему… ты еще не закончила начатое. – Она резко отняла ладони от лица. Ее снова охватила тревога. – Если считать два дня за два високосных года, у тебя есть время сегодня до полуночи. Все-таки Мониган играет честно. Или кто-то другой. Такое чувство, что тебе дозволили вернуться и посмотреть, что можно исправить. Но исправить-то ничего нельзя! – Шарт внезапно вскочила. – Нечего мне тут рассиживать и пороть чушь! Даже если Мониган существует на самом деле, никто не может изменить того, что уже случилось. Это я точно знаю и знала сегодня утром. Но все равно я такая суеверная, чтоб мне пусто было, что, когда получила телеграмму от Уилла, позвонила бабушке спросить, как там Оливер.
– Оливер! – воскликнула ее сестра. – Что, Оливер еще жив?!
– Еще как, – сказала Шарт. – А я что, не… Постоянно забываю, что ты ничего не помнишь. Он, конечно, постарел, и воняет, и жрет как свинья, но бабушка, к счастью, души в нем не чает, поэтому он живет у нее, пока я в Кембридже. Не могла же я оставить его дома, чтобы его вечно забывали покормить. – И тут без предупреждения и без объяснения Шарт вся сморщилась и заплакала.
– Что случилось? – спросила пациентка. Похоже, слезы были заразные. Она и сама начала всхлипывать.
– Прости меня! – всхлипнула Шарт. Вытащила из кармана бумажный платочек, вовремя сообразила, что это телеграмма, и вытерла лицо рукавом. – Ну вот, теперь и ты из-за меня плачешь. Просто… я, конечно, обожаю Оливера, но когда вижу тебя в таком состоянии, то понимаю, что тебя я люблю гораздо сильнее! Надо, чтобы ты… когда снова вернешься в прошлое призраком, пожалуйста, постарайся донести это до нас. Мы, конечно, были совершенно чокнутые, но совсем не дуры. И…
Тут вдруг вошла медсестра – размытая фигура, маячившая за огромной белой ногой. Она сказала Шарт:
– Выйдите, пожалуйста, минут на десять, подождите снаружи. Доктор Смайт хочет осмотреть мисс Мелфорд.
– Конечно, – сказала Шарт. Торопливо нагнулась над пациенткой – снова пахнуло здоровьем. – У меня есть ключ от твоей квартиры, поэтому я в любом случае побуду в Лондоне, пока тебе не станет лучше. Можно мне спать в твоей кровати? Я знаю, тебе тошно от одной мысли, что я буду наводить порядок в твоих вещах, так что даю честное слово ничего-ничего не трогать.
– Все нормально, – сказала пациентка. Она понимала, что врач уже в палате и Шарт сейчас уйдет. – Постой! – окликнула она. Шарт замерла. – Ты собираешься стать учительницей?
Странный вопрос, но пациентке сейчас казалось, что это очень важно.
Шарт помедлила, оглядела размытые фигуры, столпившиеся в палате. Улыбнулась. Она поняла, почему это так важно.
– Потому что Филлис всегда так про меня говорила? Брось. Это она так о нас заботилась: когда она рассуждала про наше призвание, у нее возникало ощущение, что она заботится о нашем будущем. Я еще не решила, кем быть. Не так-то просто найти работу.
