– Хелен, – сказал я. – Покажи ему свой дар.
Во время разговора нам было видно нос и один глаз Хелен, но когда я это сказал, волосы у нее упали на лицо и закрыли его целиком.
– Нет, – сказала она.
– Почему? – спросил я. Она не ответила. – Ой, да ладно тебе! Больше его ничем не убедишь. Почему бы не показать?
Из-за волос донеслось одно-единственное слово:
– Джорис.
Я посмотрел на Джориса, а Джорис на меня. Мы не понимали, что она имеет в виду.
– Если вы имеете в виду, что ее дар – ее лицо, то я его видел, – заявил Адам. – По-моему, лицо как лицо.
– Нет, это кое-что другое. Хелен, в каком смысле Джорис?..
Из-за завесы волос показалась гримаса «сейчас укушу».
– Он решит, что я демон.
– Нет, не решу! Не может такого быть. Я же вижу, что ты не демон! – запротестовал Джорис. – Даю тебе честное слово, не решу!
Среди волос снова показался кончик носа.
– Ладно. Под твое честное слово.
Она закатала рукав.
– И рука у нее как рука, – сказал Адам.
– Подожди, – ответил я.
Хелен снова показала слоновий хобот. Думаю, это был ее любимый фокус. К тому же она проделала все медленно, так что Адам видел, как ее обычная коричневая кожа сереет и ее прорезают морщины – все выше и выше к плечу. Глаза у Адама вытаращились. Он был и вправду поражен. Но и Джорис тоже, только по-своему. Он откинулся на спинку стула и притворился, будто совершенно расслаблен, но я-то видел, что у него напряжен каждый мускул и глаза стали как щелочки. Он следил за движениями хобота, будто кот. А еще я видел глаза Хелен – черные, блестящие, они не отрываясь смотрели на Джориса в просветы между прядями.
Когда слоновий хобот свернулся, показывая, что в нем нет костей, Адам проговорил:
– Пожалуй, вы меня убедили.
Голос у него был потрясенный. Но я его едва слушал – мне было гораздо важнее, как смотрит на Хелен Джорис. Теперь-то я подозреваю, что Адама убедил даже не фокус Хелен, а именно то, что сделалось с Джорисом.
– Ну вот! – с вызовом бросила Хелен и изогнула хобот розовыми ноздрями в сторону Джориса. – Демоны так умеют, правда? Ну что, Джорис, я демон?
– Не… я не знаю, кто ты, – ответил Джорис. – Демоны… демоны делают так все целиком. А ты?
– Только одной рукой, – сказала Хелен. – Она тоже больше дух, чем тело?
– Да, – сказал Джорис, не сводя с серого хобота прищуренных глаз.
– Ну, ничего не могу поделать, – пожала плечами Хелен.
– Вот именно, и демоны, наверное, тоже, – сказал я. – Выдохни, Джорис. Ты обещал.
– Да, обещал, – сказал Джорис тихо, твердо и решительно. – Но я думаю, что она отчасти демон.
Мне в очередной раз захотелось встряхнуть его хорошенько. Хелен словно выключилась. Слоновий хобот снова превратился в руку от плеча и вниз. Потом Хелен опустила рукав и после этого просто сидела без лица. И молчала, что бы я ни говорил.
Я видел, что Адама это очень смутило.
– Может быть, объяснишь с этого места поподробнее? Что касается скитальцев, правил и так далее? – попросил он меня.
Я рассказал. Пока я говорил, а Джорис ждал своей очереди, Адам заварил еще чаю, к которому Хелен даже не притронулась. Как только я сделал перерыв, чтобы попить, Джорис тут же завел:
– Конечно, Констам рассказал бы об этом лучше меня. Констам…
Я не собирался стонать, но пришлось. Из-за завесы волос Хелен тоже послышался тихий стон. А вы, наверное, уже поняли, как быстро Адам соображал. Уголок его рта еле заметно дернулся, и он обернулся к Джорису с невинным видом, по которому мне сразу стало ясно, что сейчас он поймает архангела.
– Расскажи мне все-все о Констаме, – попросил он.
Джорис и рассказал. Если через битых полчаса Адам не усвоил, что Констам под потолок ростом и вообще Верховный Бог, сам виноват. Поток так и хлынул: Констам, Констам, Констам… Где-то в глубине замешалась история о Них и Адраке, по-моему, гораздо более интересная. Но Адама больше всего заинтересовало, что Джорис раб.
По этому поводу Адам вытянул из Джориса гораздо больше нас: нам-то было лень. Джорис, конечно, закатал рукав и показал Адаму клеймо-якорь, но при этом сообщил, что клеймо ему поставили на рынке рабов в семь лет, потому что таковы законы штата Катаяк. Констам и двое других Ханов, которые пришли покупать Джориса, не хотели его клеймить. Но оказалось, что иначе его нельзя вывезти за пределы штата. А потом Джорис рассказал Адаму, что нет, от рождения он не был рабом. Его продала в рабство бабушка, поскольку семья не могла его содержать.
– Сколько заплатили за тебя твоей бабушке? – спросил Адам. У него, как и у меня, была коммерческая жилка.
– Пять тысяч крон, – ответил Джорис. – Ханы отдали десять тысяч.
Адам присвистнул:
– Ничего себе прибыль! Ты и сейчас столько стоишь?
– Вдвое больше, – скромно ответил Джорис. – И стоил бы еще вдвое больше, если бы завершил обучение. – Он вздохнул. – Констам…
Адам задавил Констама в зародыше. Он стал показывать на разные предметы из кухонной обстановки и спрашивать Джориса, сколько они стоят в кронах. Вскоре он весь сиял:
– Получается, крона стоит даже больше фунта! А все рабы такие дорогие?
– Нет, – ответил Джорис. – Только первосортные мальчики. Из них делают бегунов или автогонщиков. Маленькие девочки стоят гораздо дешевле, но девушки могут сравняться с юношами в цене, если окажутся красивыми.
– А сколько стоит красивая девушка? – поинтересовался Адам, сверкая глазами.
– Ну, зависит от того, насколько они ухоженные и воспитанные и обучены ли танцам, музыке и массажу…
– Очень ухоженная и воспитанная. Все знает, – заверил Адам.
– Тогда, – сказал Джорис, – за миловидную девственницу с хорошим образованием дают до шестидесяти тысяч крон.
– А цвет волос и так далее влияет на цену? – допытывался Адам.
– Если рыжая, то да, потому что это редкость, – ответил Джорис. – За рыжие волосы к цене могут прибавить целых пятьсот крон.
Адама так скрутило от алчности, что он обхватил себя руками и закачался в кресле.
– Ох! О-о-ох! Джорис, забери меня в свой мир! Я же там разбогатею! Конечно, придется захватить с собой Ванессу, но это я устрою. Ох, ну почему у нас здесь нет рабов? Я бы продал Ванессу хоть сейчас!
– Ванесса – это кто? – спросил я.
– Моя сестра! – процедил Адам. – Рыжая ехидина, командирша и всезнайка! Когда она в следующий раз решит надо мной поиздеваться, сразу вспомню, как дорого ее можно продать. О-ох! Ох! Ах! Шестьдесят тысяч пятьсот крон!
