Мы со всем отлично справились. Таня вернулась в школу, не отстав от своего класса.
А я узнала, что такое безмятежное существование неработающей жены состоятельного человека. Магазины, парикмахерские, бассейн. Болтовня по телефону и в соцсетях о событиях сытой, здоровой, полной приятных событий жизни.
Что я запомнила и поняла с тех пор.
Счастье может быть только бестолковым, бездумным и в каком-то смысле алогичным. Оно возникает вместе с иллюзией задержанных мгновений. Остановленных радостей. Сбывшихся желаний.
Стереотип «трудное счастье» — это вообще бред. Речь о борьбе, преодолении. Так и должно называться: битва.
Смотрю сейчас издалека на счастье домохозяйки Иты, на ласковые разговоры с моей девочкой, на горячие встречи с красивым, хорошо пахнущим мужем, на наши ночи: только для забытья и теплого блаженства, — и режу все это на мелкие кусочки. Препарирую, чтобы рассмотреть, что было внутри. Смотрю высохшими навсегда глазами и вижу, как стремительно таяла моя нелепая шагреневая кожа.
Глава 2
Что же было внутри
Какая-то сущая мелочь, пустяк, как заусенец у ногтя. Вдруг кольнет, заноет от воды, оставит неприятное ощущение. Ты привычно ищешь самое простое и легкое решение. Просто маникюр. Занозу сознания покрываешь лаком привычных дел. Доводишь до совершенства идеи интерьера, готовишь еду по самым вкусным рецептам. Подарки себе, дочке, мужу. Упоительные минуты в ворохе новых нарядов, в запахе любимых духов. И все на фоне прочного родства с двумя умными, чуткими, снисходительными, в равной степени взрослыми по уровню духовного развития людьми.
Да, моя Таня для меня была равной личностью с тех пор, когда я начала понимать ее первые звуки. Она еще не умела говорить, но была носителем человеческой глубины.
Конечно, я никогда не уходила от своей подозрительной сути в бессмысленную безмятежность. И знала: настанет время, когда я достану самую мелкую занозу из памяти, рассмотрю, расшифрую, протяну нити к другим таким же зацепкам.
Таня на четырнадцатом году жизни совсем выбралась из пуха гадкого утенка. Из болезней и правильного восстановления она вышла такой же нежной, но окрепшей. Немного поправилась, фигурка округлилась. Бледная кожа блондинки засветилась блеском розового жемчуга. Волосы стали пышными и послушными, глаза внимательными и ласковыми, детские губы таили женскую улыбку. И в каждом жесте, движении ее красивых рук и ног больше не было неловкости и угловатости.
Каким наслаждением для меня было покупать ей вещи, придумывать прическу, изобретать вкусные и полезные витаминные коктейли, чтобы подпитать красоту.
Укол номер один.
Мы с Толей уже сидим за столом, накрытым к ужину, а Таня выходит из ванной. У нее мокрые волосы, которые обнимают ярко-розовое личико. Голубой махровый халат сползает с узких плеч, приоткрывает нежную маленькую грудь.
Я открываю рот, чтобы сказать ей, как она похожа на русалку.
Это мое правило: озвучивать постоянно свое восхищение ребенком для повышения его самооценки.
Таня была слишком скромной и робкой.
И вдруг, бросив взгляд на Анатолия, чтобы поделиться своей гордостью, я вижу: он покраснел и слишком заинтересовался содержимым своей тарелки. Притворно заинтересовался.
Я на секунду сбилась, но все же сказала, что хотела.
Таня засмеялась и ответила:
— А Катька в бассейне сказала, что я плаваю, как жаба. Скажи ей, Ита, что я русалка на самом деле.
Анатолий поддержал разговор очень смешным анекдотом из жизни жаб.
Ужин прошел, как всегда, приятно и слишком быстро.
Мы после него всегда старались продлить общение за столом, которое так объединяет и скрепляет семьи.
У меня для приятных продолжений всегда были сюрпризы. Новые напитки, десерты, фрукты.
Укол номер два.
Воскресенье. Мы с Анатолием дома. Таня ушла с подругами гулять. Задержалась, я звоню, телефон не отвечает.
Я уже собралась выйти поискать, как дверь открывается, она заходит в квартиру. Плачет, как маленькая. Одна коленка в крови, струи стекают в балетку.
— Я упала, — рыдает она. — Прямо на эти камни, которые навалили у дорожки. Больно, умираю.
У Тани очень низкий порог боли. Ей казалось, что она умирает от укола.
Я довела ее до кресла и бросилась в ванную за мокрым полотенцем, перекисью, йодом, бинтами.
Возвращаюсь. И остановилась на пороге.
Анатолий склонился над Таней, рассматривает рану. И вдруг он встал рядом на колени и подул на ее ногу, как делают с детьми.
Я сначала так растрогалась: она ведь ему даже не родной ребенок. Но он неожиданно прижался губами к окровавленному и грязному месту. Быстро встал и как-то испуганно посмотрел на меня. Над верхней губой у него были капли пота.
Я молча подошла, все обработала, завязала, повернулась к мужу:
— Свари ей, пожалуйста, кофе. Добавь побольше сахара и сливок. И помой, порежь большое красное яблоко. Тане вредно терять кровь. А боль, детка, сейчас пройдет. Не хочу давать тебе таблетки. Вредно для цвета лица.
Прошло много времени, я сейчас легко посчитаю, сколько месяцев, недель, дней и часов. И укол номер три.
Я возвращаюсь поздно с загородного девичника — круга своих условных подруг, праздных, светских дам.
Одна из них собралась замуж — в пятый или шестой раз.
Мне казалось, что радости по подобному поводу являются самоцелью, ради которой можно потерпеть очередной тягостный брак. В нем как раз сплошные преодоления, связанные с будничной задачей — раздеть по максимуму богатенького супруга во время развода.
Вошла в холл. Там горел свет, оставили для меня. Во всех коридорах, кухне, гостиной было темно. Пробивался свет только под дверью нашей спальни.
Я сбросила туфли и босиком пошла в комнату Тани, чтобы посмотреть, спит ли она.
Она могла ждать меня полночи, чтобы спросить, как было. И я все рассказывала в смешных красках. Как мы любили болтать, шутить и давиться от хохота, закрывая друг другу рты руками, чтобы не нарушить ночную тишину.
Осторожно приоткрыла ее дверь. Горел только ночник на ее тумбочке. Таня лежала в постели, а рядом с ней сидел Анатолий. Он был в одних джинсах, с голым торсом.
Видно, только вышел из ванной и почему-то решил к ней войти, возможно, ей что-то понадобилось. Или она позвала.
Все нормально: он не мог оставить ребенка, если тому стало страшно или одиноко. Но я не постыдилась задержаться на пороге, почти не дыша, и понаблюдать за ними.
Он гладил Танину руку, потом провел рукой по ее волосам, прижал к шее, щеке, губам. Да, так утешают, успокаивают. Но он молчал!
Вот в чем беда.
