– Только условие. Вы просто походите тут, церковь посмотрите. На меня не обращайте внимания. Я сам все сделаю. Мы сделаем, – показал он на фотоаппарат.
Этой же ночью, уже под утро, когда светало и тишину начали разрывать звуки суетливого города, Петрович закончил колдовать над фотографиями. Все ушли в мусорное ведро, кроме одной. В сиреневом тумане осенней ночи стояли два человека, мужчина и женщина, и, взявшись за руки, смотрели друг на друга. А над ними плыл крест церкви и сорванный ветром желтый лист. Похоже, березовый. Все просто. Просто стояли, просто взявшись за руки, просто смотрели, просто молодые люди, просто старая церковь.
Но Петровичу хотелось долго-долго смотреть на эту фотографию, тихо печалиться и почему-то напевать: «Сиреневый туман над нами проплывает…» Какая-то странная песня, слишком простенькая, даже простоватая, чтобы на что-то претендовать, без умных слов и высокого музыкального штиля, сплошное недоразумение, а вот ведь звучит, длится, продолжается. Непонятно, по какому праву. Как сама жизнь.
Петрович смотрел на фотографию, и его пробирал озноб. Озноб от страха, что он мог остаться дома, проспать эту ночь, не сделать этот кадр. Он шел к этой фотографии всю свою жизнь, шел вместе с осликом и попугаем, шел по песку черноморских пляжей и коридорами детских садов. И так легко мог с ней разминуться.
Десятки, сотни стечений обстоятельств привели его к этому кадру. И ссора с женой, захлебывающейся возмущением и давящейся рожками. И духота гостиничного номера, выгнавшая молодых на ночную прогулку. И случайность выбранного маршрута, прибившая их к церкви. И смешной губернатор, который хочет выслужиться перед богом и туристами одновременно, освещая церковь, как новогоднюю елку. И странная сиреневая тональность той ночи, словно омытая осенней слезой. И березовый листок, сорвавшийся в эту секунду. И теплый ветер, погнавший его по воздушному коридору прямо над головами влюбленных. Обстоятельства сложились в причудливую мозаику, которую не повторить и не собрать по собственному желанию. Тут нужно провидение высших сил. Потому что настоящее искусство – это всегда свыше, а художник лишь проводник.
* * *
На свете был только один человек, который мог понять его настроение. Петрович даже не подумал, что звонит в шесть утра:
– Игорь Николаевич, я хочу к вам заехать. Можно? Мне показать кое-что нужно. Вы поймете. Буквально на минутку.
Старики рано встают. Как будто им есть куда торопиться. А может, так оно и есть. Они торопятся жить, потому что им мало осталось. Игорь Николаевич не удивился раннему звонку и ни о чем не спросил. Зачем тратить силы на глупые вопросы вроде того, почему раньше не звонил? почему много лет назад свернул в подворотню, чтобы избежать встречи? Значит, так было нужно. А сейчас нужно ставить чайник и ждать вихрастого Лешку в гости. Конечно, вместо вихров уже давно образовались обширные проплешины, но учитель видит своих учеников памятью, а не глазами.
Петрович гнал машину, с удовольствием планируя сегодняшний день. Давно у него не было столько дел. До чего же приятно иметь напряженный график! Прямо как у мачо из рекламы, которому нужны быстрая машина, скоростной интернет, мгновенные покупки «в один клик». Правда, неясно, что этот мачо будет делать с освободившимся временем.
Сначала нужно заехать к Игорю Николаевичу, показать ему свой «Сиреневый туман». Для Петровича это было чем-то вроде возврата долга, освобождения от груза тяготящих обязательств. Обещал когда-то стать художником, так вот, как говорится, получите. Мужик сказал – мужик сделал. Вот фотография, ради которой живет художник.
Он покажет «Сиреневый туман» без суетливых и ненужных комментариев. Это посредственным фотографиям нужны пояснения типа «Президент рядом с быком-производителем. Президент справа». А здесь любая подпись избыточна, потому что слова всегда грубее и приблизительнее чувств. Петрович разве что напоет тихонько: «… над тамбуром горит прощальная звезда». Он вернет Игорю Николаевичу кредит веры в него, в своего ученика, в малолетнего Лешку. Вот она – его лучшая фотография, не хуже, чем у французского месье. Ему больше не придется стыдливо сворачивать в подворотню, увидев учителя.
Потом Петрович поедет к Андрюхе, отдаст конверт с фотографиями для заказчика. Теми самыми, которые он сделал в аэропорту. Тут Петрович немного схитрил. Убрал самые откровенные, оставив только относительно нейтральные. Выбрал такие, где Лидиных глаз не видно, потому что любовь в глазах живет, а не в поцелуях и объятиях. Это Петрович как фотограф давно знал. Глаза выдавали Лиду, даже если бы она стояла по стойке «смирно» в метре от очкарика. Получился вроде бы и компромат, но какой-то щадящий. Если Лиде ума хватит, то отбиться можно. Вполне. Но на этой мысли не стоит задерживаться, иначе настроение испортится.
Лучше о приятном думать. Как он в «Детском мире» подарок ребенку будет неспешно выбирать, а потом заедет в супермаркет за самыми дорогими спагетти и пармезаном. Можно даже разные спагетти накупить, но обязательно импортные, чтобы жена себя Софи Лорен почувствовала. Петрович понимал, что покупает на какое-то время покой и перемирие в своем доме. Покупают же люди обувь и одежду, зубную пасту и сапожный крем. Так почему нельзя купить хоть малюсенькое и коротенькое семейное счастье? Раз ему небеса это на бесплатной основе не выделили. И нечего тут носом крутить, морщиться. Каждый живет, как может.
За такими мыслями быстро скороталась дорога. Вот и дом старика.
* * *
Игорь Николаевич открыл дверь радостным жестом и суетливо попытался скрыть неловкость от неожиданной встречи. «Годы, годы… Что время с нами делает…» – подумал каждый из них. Почему-то, глядя в зеркало, они этого не замечали.
Потом был чай, высушенные бублики, засахарившееся варенье и разговор ни о чем. Каждый понимал, что это увертюра, потому что нельзя начинать с главного. Для главного нужно подогреть атмосферу до состояния душевного комфорта, войти в резонанс друг с другом. Или не войти, это уж как получится. Но если контакта не случится, то лучше вежливо попрощаться и уйти, оставив хозяина в недоумении.
Разминаясь перед главным, говорили о пустяках, можно сказать о глупостях:
– Леша, я тут собрался на покой уходить, годы свое берут. Вы не возьметесь вместо меня кружок вести? Кружок фотодела? Ребята хорошие, и коллектив прекрасный. У нас там и баянист свой, и лепка из пластилина. А какая изумительная женщина выжигание по дереву ведет, вы себе не представляете!
– Примерно представляю, – перед Петровичем появилось видение изъеденной молью шали. Это же надо, выжигание по дереву. Допотопное что-то, как откопанный мамонт. Детский клуб, смешно, в наше-то время. Можно представить себе этот коллектив, сборище чудиков, не иначе.
– Вы не торопитесь с ответом. Подумайте.
– Я подумаю, Игорь Николаевич, – сказал Петрович и тут же пожалел. Обещания, данные учителю, ему дорого обходились, их надо было выполнять.
Но вот Петрович почувствовал, что пора переходить к главному, что уже можно, нужно. Он успел соскучиться по фотографии, и ему не терпелось увидеть ее в четыре глаза. Игорь Николаевич приветственно махнул в сторону комнаты, дескать, там светлее. А сам пошел искать очки. Он громко комментировал поиски: «И на полке их нет, да что ты будешь делать, и на комоде нет…»
