Танюша умерла под дверью, слушая «Амурские волны».
* * *
Похоронив жену, Сан Саныч забрал сына и уехал с Дальнего Востока. В Москве тетка оставила в наследство комнату в коммуналке. Вовремя, прости господи, померла. Лучше бы пораньше, но грех так думать. Спасибо и за это.
Отец и сын ехали за новой жизнью, о которой столько мечтала Танюша. Она как будто завещала им этот переезд. Вот через год Сережа закончит школу, и не провинциальную, а столичную, поступит в институт, женится, пойдут внуки. Сан Саныч любил смотреть на Москву глазами будущего деда, с наслаждением примеривался к этой роли. Глаза его разбегались от богатства возможностей. Тут тебе и цирк, и картинная галерея, и разные кружки. В музыкалку он внука ни за что не поведет, там только охоту к музыке отбивают. На Сереже это проходили. Дед сам научит внука на баяне играть. Если уж он без пальца освоился и играет не хуже прежнего, то внучок у него вообще виртуозом станет.
Потом, откручивая пленку воспоминаний, каждый раз хотел закричать в этом месте «Стоп!». Останься они на Дальнем Востоке, может, и обошлось бы, жизнь пошла бы по другим рельсам, минуя черную отметину. Но не остались, уехали с радостью навстречу новой счастливой жизни.
Поначалу все складывалось терпимо. Хозяйственные хлопоты помаленьку вытесняли горе, купировали одиночество. Сан Саныч обзаводился кухонной утварью и осваивал азы кулинарии, каждый раз удивляясь, какой колоссальный труд брала на себя Танюша. А он и не замечал, принимал как должное. Теперь пришло время Сереже не замечать, откуда в доме берутся котлеты и как перегоревшую лампочку сменяет другая. Сан Саныч крутился на разных мелких работах, бегал по магазинам, которые были больше местом для рассказа анекдотов, чем для покупки продуктов, и тихо радовался, что у сына все хорошо.
Тем временем Сережа окончил школу и поступил в институт. В доме стали появляться девочки, и по мелким приметам Сан Саныч понимал, что его Сережа ночует в их мечтах. Хороший парень растет, красивый, добрый, надежный, – радовался отец. И улыбка у него какая-то есенинская, открытая и чуть грустная, не зря Танюша сына в честь поэта назвала.
После первого курса пришла повестка из военкомата. Вот тут-то и вспомнился Дальний Восток с его почти родственными отношениями между сослуживцами. Там бы Сан Санычу ничего не стоило как-то порешать вопрос, оставить Сережу служить под боком. А тут у всех оловянные глаза, дескать, порядок один для всех. И Сан Саныч не спорил. Это как с песней не соглашаться, вроде слова правильные и петь приятно, но только в жизни все по-другому выходит, и ничего тут не поделаешь.
Когда Сережу послали после учебки служить в Афганистан, Сан Саныч ворвался в кабинет военкома и швырнул в его оловянные глаза свою медаль. Убил бы, как Саида, если бы это могло что-то изменить.
Но обошлось. В 1989 году наши войска покинули Афганистан. Не проиграли, но и не выиграли. Нелепо закопали в землю десятки тысяч молодых парней. Сан Саныч смотрел по телевизору, как последний бронетранспортер пересекал границу, и крестился, что все закончилось. Сережа жив, скоро будет дома.
Советский генерал с громовой фамилией, желая, видимо, сохранить свое имя в истории, сказал красивую фразу, ставшую крылатой. Дескать, я ухожу последним и за моей спиной нет ни одного нашего солдата. Сан Саныч подумал о пленных. Про них речи не было. Ушли войска, и все, граница снова на надежном замке. А они, пленные, – по ту сторону. Это было предательство, которого никто не заметил. Мелочь какая-то, ну сколько там пленных?
Один камушек в горах может быть причиной камнепада. Так и случилось. Вскоре волна предательства захлестнула страну. Бывшим воинам-интернационалистам, молодым ребятам, вернувшимся из ада, родина не сказала ни единого слова благодарности. Потому что концепция страны изменилась. Теперь интернациональная солидарность была не в моде, проект светлого будущего в корне пересмотрели.
И пока эти ребята достреливали свои последние патроны в афганских горах, в стране тихо, но быстро поднималось знамя нового уклада. С кооперативными киосками, с дорогими иномарками, с закрытием заводов и шахт. Афганская война была названа досадной ошибкой, о которой власти старались не вспоминать. Покалеченные, озлобленные парни, вернувшиеся из Афганистана, оказались не героями, а просто «воинами-интернационалистами», которым по прейскуранту нового времени полагалось мизерное денежное пособие и обслуживание в парикмахерских без очереди. Спасибо и на том.
Сан Саныч вечерами играл на баяне и старался об этом не думать. А Сережа думал. Старый, заваливающийся набок Советский Союз он не жалел. Там было слишком много вранья. Еще в Афганистане он заметил любопытный факт. Вроде бы в стране всеобщая воинская обязанность, а его однополчанами были сплошь рабоче-крестьянские дети. Не попадались ему там сыновья ответственных партийных работников или хозяйственной номенклатуры. И он бы туда не попал, если бы отца не комиссовали. Так что на разговоры о советском равенстве у него была социальная аллергия. Как говорят врачи, не наследственная, а приобретенная в ходе жизнедеятельности.
Сережа решил перевестись на вечернее отделение, чтобы не сидеть у отца на шее. Начал искать работу. Собеседования шли по одной и той же схеме. Невзрачный хлюпик, безликий боец корпоративного фронта, задавал стандартный вопрос:
– Почему пришли именно в нашу компанию?
– Чтобы заработать деньги.
– И только? – снисходительно уточнял член корпорации.
– А чем еще может привлечь ваша компания?
– Ну, например, корпоративной этикой, командным духом.
– Спасибо, но я бы ограничился деньгами.
– О’кей. Так что вы умеете делать?
– Немного работаю на компьютере, знаю азы программирования.
Презрительная улыбка, которую хочется размазать по лицу, разлепляется новым вопросом:
– А если не азы? Что-нибудь вы умеете делать по-настоящему хорошо?
– Да, умею. И лучше многих.
– Что именно?
– Стрелять, убивать, терпеть боль.
Улыбка сходит на нет. Так же, как и надежда на работу.
Только однажды Сергей не сдержался. Менеджер, проводивший собеседование, постоянно поправлял кусок пластика на лацкане пиджака, где была написана его должность и имя. У Сергея на шее, под рубашкой, висел на цепочке металлический жетон с номером, по которому в Афганистане опознавали убитых. И когда лоснящийся от самодовольства менеджер спросил, по какому телефону он может перезвонить при положительном исходе собеседования, всем своим видом давая понять, что звонить он не будет, Сергей достал жетон и продиктовал номер.
Но в новой стране работа для таких парней, как Сергей, скоро нашлась. Полки, дивизии бывших военных и спортсменов стали обслуживать зарождающийся российский рынок. Их работа состояла в том, чтобы охранять «своего» барыгу, «крышевать» его и наводить ужас на чужих коммерсантов. Если барыга не понимал, что он крайне нуждается в подобных услугах, то ему показывали глубину его заблуждений. Делали это наглядно – горел магазин, взрывалась машина, обворовывался склад. После этого услуги «крыши» покупали, не особо артачась в цене. Рэкетиры продавали воздержание от насилия, и продавали недешево. Дисциплина в их рядах была военной, что неудивительно, ведь многие прошли Афганистан.
