– Да-да, я поняла. Ты успокойся. А что в начинке? Рецепт можно узнать? – Маруся пыталась свести разговор к мягкому бытовому юмору.
– А начинка известна. Со времен графа Уварова рецепт неизменен – православие, самодержавие, народность, – отец произнес это так, как будто граф Уваров лично ему и по большому секрету рассказал этот рецепт.
«Пипец!» – подумала Маруся. Вообще-то она по инерции оставалась интеллигентной женщиной, но Стамбул накладывал свой отпечаток.
– И царь будет? – не смогла сдержать ехидства Маруся. Ей даже любопытно стало.
– Будет! Но только все иначе сложится, чем ты себе представляешь. Монархия невозможна, это даже обсуждать не стоит. Слишком далеко ушли. А вот самодержавие непременно. Это наша судьба. Пойми, самодержавность – это сосредоточение правды и смысла в одном человеке, а уж называться он может как угодно, в духе времени, так сказать, верховным жрецом, президентом, вождем, да хоть цезарем. Все зависит от политической ситуации, – отец разошелся не на шутку.
– Понятно, – поддакнула Маруся. Она всегда так говорила, когда надо что-то ответить, а напрягаться лень. Ну что тут скажешь, если о самодержавии речь зашла? Уж лучше Дима со своими Чубайсами, чем отец с царями в голове.
Но он уловил настроение дочери и понял, что перегнул палку. Сдал назад:
– Доча, давай поговорим не о царях, а о нас с тобой. Бог с ним, с самодержавием. Все равно мы в приближенные не запрыгнем, биографией не вышли.
– Это точно. Что там у графа Уварова остается? Ах да, православие. Считаешь, что Валаам перспективнее Стамбула? Мне оттуда крестики возить? А ничего, что я атеистка? – Маруся решительно придвинула к себе вазочку с конфетами. Дескать, хватит говорить ерунду, будем чай пить.
– Я тоже, как ты знаешь, атеист. Только верующий. Есть что-то большее, чем наш разум. Но обсуждать это сейчас не станем, – отец по старой родительской привычке отодвинул конфеты, ведь у Маруси в детстве был диатез, вдруг вернется. Вместе с климаксом.
– Ну все, наши карты биты. Остается народность, а мы с тобой, увы, трухлявая интеллигенция, – Маруся дотянулась до вазочки и стрельнула конфетку.
– Ну, положим, Стамбул это дело подправил. Твоя интеллигентность уже не так бросается в глаза. Но это не важно. Ты можешь быть хоть аристократкой, хоть плебеем. Важно, чтобы твой бизнес соответствовал идее народности, тогда у тебя есть шанс какое-то время продержаться на плаву. Поберегут, как священную корову. Не факт, что получится, но шанс есть. Это как охранная грамота для тебя будет. Понятно?
– Конечно. Чего тут не понять? Надену сарафан с кокошником и заработаю на «Мерседес». Это же так естественно, – настроение у Маруси поднялось, стало даже весело.
– Ты, доча, не ерничай. Не глупее тебя буду. Тебе подумать надо, чем заняться, когда Стамбул твой закончится. А это произойдет быстрее, чем ты думаешь.
– В Польшу поеду. Томка уже предлагала, там даже проще, хоть какие-то слова понятны. Все-таки братья-славяне. Знаешь, как по-польски будет магазин? Склад. Прикольно, правда?
– Ты не поняла. Любой Стамбул закончится. И польский тоже. И китайский. Тебе надо понемногу свое дело начинать.
– Так бизнеса же не будет. Забыл? – уже откровенно резвилась Маруся. Она все еще думала о польском «складе».
– Бизнеса не будет в его классическом понимании, – начал раздражаться отец. – Но вывеска-то останется. И многие будут под этой вывеской копошиться, жизнь класть. А потом придет человек в погонах или в сером костюмчике, с бланками и печатями. И одной своей подписью хребет этому бизнесу перешибет. Бизнес – это когда деньги вместо сердца. А когда сердце вместе с деньгами в пятки уходит – это уже не бизнес, а извращение какое-то. Ты хочешь быть извращенкой? – вполне серьезно спросил отец.
– В мои-то годы? Благодарю за доверие, – упорно отшучивалась Маруся.
Нет, ну не бред? В стране бандиты друг друга стреляют, милиция пикнуть боится, а он про какие-то погоны, про серые костюмчики. Это оголодавшие-то чиновники монстрами станут? Да они с протянутой рукой ходят, на кефир стреляют, им мелочь из карманов малиновых пиджаков вываливают. Ну отец, ну дает.
А он продолжал бредить:
– Если граф Уваров прав, а я в этом не сомневаюсь, то народность станет нашим всем. Вот увидишь, импортным печеньем голубей кормить будут, а детей – только своим, отечественным. Твои польские конфеты нафиг никому не нужны станут.
– Понятно, – Маруся в очередной раз попыталась избежать спора.
Да и о чем тут спорить? Это же смешно. Сравнил наше с импортом. Отец, наверное, и «Сникерс» не пробовал. Надо ему купить, угостить. Это же, как говорит Томка, «что-то с чем-то», то есть вершина гастрономического блаженства. Маруся, когда первый раз «Сникерс» купила, всю семью на кухне собрала, в полном составе. Доверили делить Диме, потому что у него, как у конструктора, глазомер лучше. Каждому досталось по кусочку. А упаковка? Все современное, в пленку запаяно, фиг разорвешь. Они даже какое-то время ножницами пользовались, пока не догадались, что там по зубчикам сбоку разрывается. Высокотехнологичная упаковка, можно сказать. Не то что у нашей «Аленки», которой сто лет в обед, – бумажка, фольга. Как при царе Горохе. А соки Invite? Это же просто чудо: разбавил водой порошок и получил сок. Яркий, сладкий! Нет, наши так не умеют!
А отец продолжал:
– Пойми, доча, это же маятник чистой воды. Как сейчас перед Западом стелемся, так потом в него плеваться будем. Как сейчас свое не ценим, так потом без народных традиций даже в ракетостроении не обойдемся.
Марусе понравилась эта перспектива. Представила себе, как на ВДНХ начнут показывать, к примеру, народную забаву – поросячьи бега. А что? Она бы посмотрела. Но это нереально. ВДНХ давно стала огромным рынком, во всех павильонах торгуют. Затопчут поросят.
Ответила уклончиво, чисто ради поддержания разговора:
– Допустим. И что?
– Тебе надо играть на опережение. Чтобы, когда маятник начнет в обратную сторону двигаться, у тебя уже все было готово – полная народность, возвращение к традициям, к истокам, можно сказать.
– Ты это серьезно?
– Вполне.
– Кисель с ревенем варить в промышленных масштабах? Ты это предлагаешь?
– Можно и кисель. Но там мороки много, а прибыли мало. Цена киселя любой хозяйкой просчитается – сахар, крахмал, ревень. А нужно нечто такое, где цена к сырью слабо привязана, потому что между ними стоит то, что рублем не оценить. Например, творчество.
– И что ты предлагаешь? – повторила Маруся свой вопрос.
– Делать глиняные народные игрушки, – отец сказал это так просто, как будто несколько поколений Марусиных предков не слезали с печи, мастеря там глиняных лошадок и петушков.
Пока дочь пыталась сузить округлившиеся от удивления глаза, отец вылил последние капли заваренного чабреца в ее чашку. Кончился чай. И разговор, стало быть, закончен.
