А еще она подумала, как все запутано в этом мире. Арестовали бы отца Гарика раньше, при Сталине, – вопросов бы не было. И Хрущев бы его сейчас пожалел как жертву «культа личности». Но арестовали-то под ласковым солнцем «оттепели». Как будто вылезли подснежники на зов первых весенних лучей, а по ним морозы ударили.
* * *
Хрущева подсидели в 1964 году. Народ ничего не понял, но принял к сведению, что теперь в стране главным стал Брежнев, густобровый красавец без признаков облысения. Учитывая, что у Хрущева голова была гладкой, как колено, эта рокировка многим даже понравилась. Все-таки волосы красят мужчину.
В тот год Марусе пришло время вступать в комсомол. Это создало для нее чисто техническую проблему. Было не очень понятно, что Хрущев делал правильно, а что – не очень. Кукурузу, царицу полей, прогнали с престола, это понятно. Но с остальным наследием Хрущева как быть? С теми же авангардистами? Все-таки давить их бульдозерами или пусть живут, мазню свою рисуют? Старшие товарищи медлили с разъяснениями. Маруся мучилась этими вопросами не потому, чтобы была особенно любознательной в общественном смысле. Дело в том, что при приеме в ВЛКСМ – Всесоюзный ленинский коммунистический союз молодежи – устраивали что-то вроде экзамена, проверяли идейную зрелость. Но пронесло, Марусе вопрос о политической роли Хрущева не задали. Наверное, сами проверяющие еще не знали правильного ответа, согласованного и утвержденного в высших кабинетах.
Отец все чаще приходил с работы расстроенный и какой-то сникший, и они подолгу разговаривали с мамой на кухне. Дверь закрывали, но это была простая фанерка с врезанным матовым стеклом. Звук получался приглушенный, и от этого Маруся начинала невольно прислушиваться. Сначала раздавался возбужденный голос отца: «Им вообще ничего не надо. Отчитались для галочки, и все. Ты бы видела это убожество, которое мы выпускаем. Десять лет одно и то же штампуем. Да из этого сырья можно столько добра сделать. Добра! Ты понимаешь? Чтобы люди из красивой посуды ели». Его прерывали мамины причитания «Я тебя умоляю! Это же статья…»
Потом в их доме все чаще стал появляться дядя Паша, друг отца со студенческих времен. Они закрывались на кухне и говорили так тихо, что даже фанерная дверь не давала возможности услышать их секреты. Когда возвращалась с работы мама, друзья уходили «перекурить» во двор, хотя отец не курил. Паша явно стал горячей точкой в отношениях родителей. Марусе дядя Паша нравился, он был заводной, шумный, какой-то повышенно активный. Поэтому она не очень понимала мамино беспокойство, которое сквозило в вопросе «Паша не приходил?» Возвращение мамы с работы стало протекать по одному и тому же сценарию: открывается дверь, и вместо «здрасте» это дурацкое: «Паша не приходил?». И мамина нескрываемая радость, если нет, не приходил. Мама явно недолюбливала Пашу. Вообще в доме появился привкус какой-то нервозности.
Это было странно, потому что все шло очень хорошо. Так, по крайней мере, Марусе казалось. Появились югославская мебель и чешский кафель, финские обои и немецкий сервиз, венгерская колбаса и польская дубленка. Но в этом красивом и удобном мире возникли и новые законы. С некоторых пор Марусе запретили водить в дом одноклассников. Без объяснений. Отец сказал ей об этом, опустив глаза к своим тапочкам, с которых ему срочно захотелось снять какую-то соринку. И она приняла новое правило без вопросов, ей даже легче так было. Смышленая девочка видела, что у ее друзей квартиры выглядят совсем иначе, да и у холодильников другая начинка. Она интуитивно понимала, что отношения с ребятами будут лучше, если помалкивать о вкусе венгерской колбасы и цейлонского чая.
Пришел конец и шумным компаниям, которые собирались у них дома на Новый год и 1 Мая. Теперь на праздники приглашались только дядя Паша с женой, тетей Розой. Роза цвела и пахла, как и положено цветку. Она была вызывающе нарядной, с кучей украшений во всех местах, специально отведенных для этого женской природой. Места для украшений решительно не хватало, и тетя Роза надевала по два кольца на один палец. Марусина мама была на ее фоне как ромашка в букете роз. Лишняя и блеклая. Камушки в ушах тети Розы сверкали так радостно, что Маруся сразу поняла – это бриллианты. Вообще-то она их никогда прежде не видела, но почему-то узнала. Наверное, по рассказам о гангстерской Америке, буквально нашпигованным описанием этого чуда. Смущало лишь то, что в советских фильмах бриллианты всегда были символом нечестно нажитого богатства и их находили доблестные милиционеры во время обыска. Слава богу, что у ее мамы такого нет. Хотя жаль, что нет… Марусе бы они пошли.
Так протекали дни. Брежнев, казалось, будет жить вечно. Про коммунизм еще говорили, но уже никто о нем всерьез не думал, изо всех сил укрепляли социализм, который как-то накренился. Было чувство, что страна надорвалась и теперь тихо лежит на боку. Перебои в снабжении, голые полки магазинов питали устное народное творчество в виде анекдотов. Типа приходит мужик в рыбный магазин и спрашивает: «Мясо есть?», а ему отвечают: «Мяса нет в магазине напротив, а у нас рыбы нет». Рассказывали анекдоты везде: в магазинных очередях, в заводских столовых и на трамвайных остановках. Репрессий не опасались. Всех не пересажаешь. Но анекдоты – это для души. Для тела же были «толкучки» и «барахолки», где можно было купить все, что нужно, красивое, удобное и вкусное, но совсем по другим ценам, которые отличались от государственных, как великан от пигмея.
Маруся к тому времени окончила школу и поступила в институт, конечно же, химико-технологический, как и положено прогрессивно мыслящей девушке. Пошла по стопам отца, что намекало на зарождение трудовой династии, что идеологически приветствовалось.
На тот период ее жизнь складывалась так интересно, что не вмещала в себя жизнь родителей. Подобно ракете, которая, набрав высоту, отделяется от своих ступеней, Маруся отделялась и отдалялась от родителей, приходя домой только ночевать. Впрочем, ночевать ей хотелось совсем в другом месте. Распластавшись на своей одноместной кровати, Маруся представляла себя рядом с Семеном, комсоргом их курса, и переживала прелесть воображаемой близости.
Семен был мальчиком из хорошей семьи. Под «хорошей семьей» понимались вовсе не теплые отношения между домочадцами, а положение родителей в обществе. В этом смысле он был из очень-очень хорошей семьи. Из семьи, можно сказать, самой высокой пробы. Папа Семена был генералом МВД, что гарантировало достаток в доме, чистые руки и незапятнанную совесть. Мало кто из советских людей имел такой набор достоинств.
Семен ухаживал за Марусей красиво и настойчиво, но сдержанно и ненавязчиво. Он постепенно и дозированно наращивал свое присутствие в ее жизни. Маруся воспринимала предстоящее замужество как естественное продолжение их отношений. Правда, ее немного озадачивало то обстоятельство, что Семен был как-то уж слишком сдержан. Даже когда он говорил о любви, в голосе сохранялась свойственная ему деловитость. Все шло к свадьбе, но шло по четкому графику, как по утвержденному плану. Совместная ночевка, согласно этому графику, была преждевременной. Сын генерала умел держать себя в руках. И Маруся говорила ему за это «спасибо», хотя в душе желала, чтобы он проявлял хоть какие-то признаки несдержанности и безрассудства. Но Семен откладывал симптомы любовной горячки до свадьбы, которая казалась неотвратимым и радостным событием ближайшего будущего. Маруся объясняла это силой воли, видимо, передавшейся по наследству от отца, чекиста с незапятнанной совестью.
