– Пересиль боль, – приказал он себе по-немецки. Это было важно. Любой промах мог стать роковым. «Помни о легенде. Ты сможешь».
Ноги беспомощно болтались над полом – теперь он сидел лицом к окну. Взгляд упал на выемку в полу. Что эта девица тут затеяла? Устроить препятствие между кроватью и окном? Он внимательно оглядел комнату. Опереться совершенно не на что. Придется, наверное, ползком.
Он согнулся – и уронил себя на пол. Тело пронзила боль, но он, стиснув зубы, постарался перенести вес на руки. Перебирая руками, дотащил себя до двери. Взялся за ручку. Заперто. Не удивительно. Две минуты, показавшиеся вечностью, он полз к своему кителю. Улыбнулся, нащупав в нагрудном кармане несколько скрепок, которые положил туда после инструктажа.
Через замочную скважину виднелся лишь слабый свет от камина. Вскрывать замки в программу обучения не входило. По этой теме инструктор проводил с ним дополнительные занятия.
Чуть приподнявшись, он сунул в скважину разогнутую скрепку и попытался зацепить запорный механизм. Получилось со второго раза – замок щелкнул, дверь открылась.
В гостиной пылал камин. Рядом лежала кучка дров. На каминной полке стояли какие-то фарфоровые фигурки и радиоприемник. На обоях выделялся прямоугольник более яркого цвета – видно, раньше здесь висела картина. Присмотревшись, он заметил, что таких прямоугольников много. Кресло-качалка у огня, потертая кушетка. Справа – дверь в кухню; оттуда тоже шел мерцающий свет: девушка развела огонь и там. В углу гостиной – его рюкзак. Странно, что она его не спрятала. Хотя, если гестапо уже напало на след, и прятать-то незачем. В доме стояла тишина, только потрескивал в каминах огонь.
Он доволок себя до рюкзака, вынул запасную одежду, карты, фонарик. Пистолетов не обнаружилось, но раздумывать, куда она их дела, он не стал. Сел, прислонившись к стене, и проверил содержимое внутреннего кармана. Бумаги оказались на месте: расчетная книжка, отпускной билет, командировочное удостоверение – со всеми положенными печатями и подписями. А впереди, в нескольких шагах, была входная дверь.
Прошло тридцать прекрасных минут – и Франка добежала до края долины, где проходила дорога в город. Ее уже расчистили, и с обеих сторон высились сугробы.
– Национал-социалистическая дисциплина, – пробормотала Франка.
Минут через пять остановился грузовик. Солдат спрыгнул на снег и сделал приглашающий жест. Франка застыла… выхода не было. Если она не сядет, это покажется подозрительным. Она взяла лыжи под мышку и двинулась к кабине; солдат уже открыл для нее дверь.
– Добрый день, фройляйн, – с улыбкой сказал он. – Прошу вас. Я до самого Фрайбурга еду.
– Отлично, спасибо.
Стараясь улыбаться так же приветливо, Франка уселась и захлопнула дверь.
Солдат был молодой, явно младше ее.
– И зачем вам в такой день понадобилось в город?
– За покупками. Я снегопада не ожидала. Нас совсем замело, а припасы кончаются.
Молодой человек слишком на нее засмотрелся, и грузовик едва не съехал на обочину.
Франка решила не комментировать.
– Сто лет на лыжи не вставала. Хорошо, что вы меня подобрали.
– Рад услужить, фройляйн.
Он тараторил всю дорогу, а Франка поддакивала. О себе ничего не рассказывала, от вопросов уходила. Это умение она оттачивала много лет и достигла в нем немалого искусства.
Показались окружающие город заснеженные холмы, затем – одетые в белое крыши и шпили. Издалека Фрайбург ничем не отличался от любого другого старинного европейского города. Как и все в Германии, под властью национал-социалистов Фрайбург заметно изменился. Бомбардировки не так сильно его разрушили, как Дрезден, Гамбург или Кассель. Авиация союзников провела лишь несколько рейдов, тем больнее казалась Франке потеря отца. Зачем был совершен тот налет в октябре? И думал ли летчик, сбрасывая бомбы, о тех, кого убивает? Понимали ли они вообще, что бомбят гражданское население? Или им все равно? Почему-то Франка в этом сомневалась. Так или иначе им не ведомо, какого доброго и благородного человека у нее отняли.
О смерти отца Франке сообщили письмом, и начальник тюрьмы не дал ей разрешения съездить на похороны: «предателям рейха сочувствия не полагается». Только после освобождения Франка смогла побывать на могиле, сказать отцу последнее «прости».
При виде солдат, дежуривших у въезда в город, мысли Франки вернулись к настоящему. Воспоминания, которым она предавалась в кабине, неуместны. Железная хватка национал-социалистов чувствовалась во всем. Свободное передвижение и дальние поездки остались в прошлом. Франка достала из кармана пачку бумаг, которые следовало иметь при себе и предъявлять иногда по нескольку раз в день. Постовой внимательно изучал документы; Франка молча ждала.
– Аненпасс?
Франка достала «аненпасс» – «паспорт предков», удостоверяющий ее арийское происхождение. Постовой быстро глянул и с кивком вернул ей. Франка улыбнулась. Вспомнилась старая шутка Ганса по поводу «чистоты арийской расы».
– Каков настоящий ариец? – спрашивал он у товарищей.
– Светловолосый – как Гитлер! – отвечали ему.
– Высокий – как Геббельс!
– Стройный и спортивный – как Геринг!
Гитлер – брюнет, Геббельс – коротышка, а Геринг – противный толстый увалень; подобные шуточки могут и до тюрьмы довести. Нацисты чувством юмора не отличаются. Все, что подрывает их авторитет, карается тюрьмой или чем-то похуже – неважно, смешное оно или не очень.
Постовой дал знак проезжать.
Предложение солдата выпить вместе вечерком Франка отклонила, сказала, что у нее жених сражается на русском фронте. В центре города она вышла. Здесь повсюду реяли нацистские флаги. Изображенную на них символику Гитлер объяснял в книге, которую написал, сидя в тюрьме. Книгу эту Франку, как и других детей, заставляли изучать, словно Священное Писание, – эдакий свод жизненных правил. Красный фон символизирует социалистическую доктрину, белый круг – чистоту националистической идеи, а черная свастика – превосходство арийцев над прочими народами. Арийцы – вымышленная раса белокурых сверхчеловеков; к ней, по убеждениям нацистов, принадлежат немцы.
Сама Франка была настоящим образцом арийки – высокая, спортивного сложения, светловолосая, с ярко-голубыми глазами, которых теперь почти стыдилась. Многочисленные комплименты по поводу прекрасной арийской внешности очень льстили – когда она была подростком. А сейчас только раздражали.
Неподалеку шумела рождественская ярмарка, а рядом возвышался фрайбургский собор – средневековое здание в готическом стиле, самое высокое в городе. Этот собор был одним из немногих оставшихся католических храмов – настоящая демонстрация свободы вероисповедания, которую сулил Гитлер, когда пришел к власти. Мессу здесь не служили: священника давно отправили в концлагерь. Протестантские церкви действовали, но несколько лет тому назад, чтобы контролировать еще и религию, их объединили в Протестантскую церковь рейха, и возглавил ее член партии нацистов и истинный ариец. Верующие называли себя «штурмовиками Иисуса» и носили «на груди – свастику, а в сердце – крест». Праздновать Рождество пока еще разрешалось, однако будущее этого праздника было под большим сомнением. Как и во всем, в религии любые отклонения от нацистских канонов могли кончиться плохо.
