Джон уже вышел во двор. У нее лишь несколько секунд…
На стенах темнели прямоугольные пятна. Часы в прихожей отбили одиннадцать. Девушка шагнула к полкам. Фотографии, висевшие раньше на стенах, теперь внизу, в шкатулке. Франка открыла ее, взяла черно-белые снимки и вышла.
Джон сел на пассажирское место, Франка – за руль. Мотор, прежде чем завестись, пару раз чихнул. Свет от фар едва пронизывал темноту, освещая лишь небольшое пространство.
– Ты хорошо знаешь дорогу?
– Первые несколько километров – да, потом будешь подсказывать.
Джон вынул из кармана карту и стал водить по ней фонариком. Свет бросал на бумагу зеленоватые круги.
Франка чувствовала себя разбитой, но старалась держать себя в руках. Об отдыхе нечего и мечтать.
Ехали в молчании, очень медленно. Джон смотрел по сторонам, держа наготове пистолет. Порой приходилось останавливаться и объезжать густые заросли. Черный лес как будто решил поглотить проложенные в нем дороги. Путь, который Франка запомнила с детства, был почти непроходим. Чем дальше они продвигались, тем больше чувствовался натиск природы на привычный мир человека. Это рождало ощущение безопасности.
Заехав в очередной тупик, Франка нарушила молчание. Машину окружала стена темных деревьев. Было почти пять утра.
– Сможем проехать дальше? – спросила Франка.
– Если только вернуться и объехать. По карте понять не могу.
– А где мы?
– По-моему, Бюрхау прямо впереди по курсу.
В последний раз Франка навещала дедушкиного брата много лет назад. Тогда она весело здоровалась с каждым, мимо кого проезжала на велосипеде; теперь нацисты приучили людей не доверять друг другу. Доверие подразумевает свободные разговоры, а именно их нацисты боятся больше всего.
– Деревня совсем маленькая, – заметил Джон. – Несколько домов. Как думаешь, здесь есть посты или патрули?
– Не знаю. Солдат везде полно.
Джон не смог полностью открыть дверцу – так густо росли здесь деревья. По этой дороге машины явно не ездили много лет. Он пробрался через небольшую рощу и увидел домики на склоне холма. Блестели под луной покатые крыши. Все было недвижно, не светилось ни одно окно. Джон вернулся к машине.
Франка выключила мотор и пересела на пассажирское сиденье. Джон забрался в машину.
– Темно, тихо, постов не видно. Вроде все спокойно.
Во мраке лицо Франки казалось светлым пятном.
– А твой дядя – человек надежный? Нам нельзя рисковать.
– Герман уже не выходит из дому, и я знаю, где у него запасной ключ.
– Когда ты в последний раз его там видела?
– В тридцать восьмом, и он, я уверена, там и лежит. Поговорю с дядей утром. А ты прячься. Даже дяде Герману незачем знать, что я не одна.
Они вышли из машины. Несколько минут закидывали ее ветками. Иллюзий не строили – если кто-то подойдет близко, машину обязательно заметит. Потом надели рюкзаки и пошли, стараясь держаться поближе к деревьям.
Франка шла впереди; на вершине холма она остановилась. Темнота и тишина. За прошедшие годы деревня не изменилась совершенно. Особенно радовало отсутствие нацистских флагов. Как будто национал-социалисты сюда еще не добрались. Когда Франка была здесь в последний раз, в деревне жили человек пятьдесят, и вряд ли число жителей с тех пор увеличилось.
Девушка махнула Джону, и они стали спускаться. Ноги проваливались в снег до колена. Двести метров одолели за несколько минут.
Тетя Лотти умерла еще в двадцатые. Отец Франки говорил, что от разбитого сердца. От печали по убитым на прошлой войне сыновьям.
Приложив палец к губам, Франка сунула руку под цветочный горшок справа от деревянной двери. Джон понимающе кивнул, и через секунду она вставила ключ в замок. Дверь с негромким скрипом открылась. Девушка замерла, прислушиваясь. Дом был такой же, каким она его помнила, – старый и облезлый. Она повела Джона вверх по лестнице. Ковер, переживший не одну тысячу шагов, местами протерся почти до дыр. Франка и Джон старались идти по краю, но ступеньки все равно скрипели. Дядина спальня выходила прямо на лестницу. Оттуда доносился стариковский храп. Франка провела Джона к двери в конце коридора и, осторожно положив пальцы на дверную ручку, словно та могла рассыпаться от прикосновения, тихонько ее повернула.
В комнате, если не считать пыли, царил порядок. Кровать стояла заправленная.
– Комната дяди Отто. Можем здесь отдохнуть.
– А дядя Герман?
– Думаю, он уже много лет сюда не заходит. Я с ним сама разберусь. Здесь мы в безопасности.
Джон снял рюкзак и положил на стул в углу. Занавески были задернуты. Он чуть отодвинул одну и выглянул. Место не очень подходящее; впрочем, им теперь везде опасно. Через несколько часов предстоит долгий поход к границе. Джон чувствовал все большую усталость – давало о себе знать многонедельное лежание в постели. Он кивком указал Франке на постель, а сам растянулся на полу.
– Не придумывай, – заявила она.
– Неприлично как-то. Мне и здесь хорошо.
– Нам обоим нужно выспаться. А спать лучше всего на кровати.
Франка сняла ботинки и легла с краю.
– Ложись! – велела она и почувствовала, как сзади под его тяжестью прогнулся матрас. Некоторое время она лежала с открытыми глазами, а потом ровное дыхание Джона нагнало сон и на нее.
Ей приснился Беркель; он хватал ее за горло, наваливался всей тяжестью, и глаза у него были бешеные. Франка заставила себя проснуться. Джон еще спал. За окном серело небо. Внизу раздавались шаркающие дядины шаги.
Похоже, они проспали дольше, чем собирались. Через несколько часов начнет темнеть. Ночью спрятаться в лесу легче – но и опасней. Сначала нужно поговорить с дядей, причем не только из уважения к хозяину; у него наверняка, как всегда, наготове заряженный дробовик, за который он чуть что хватается. Влезший в дом чужак – отличная мишень. А Джону следует выспаться. Сюда он дошел на чистом упрямстве.
Оставив его спать, Франка потихоньку вышла.
Герман сидел в кухне и ел суп. Лицо у него было сморщенное, словно печеное яблоко. Белые усы, белая шевелюра. Увидев Франку, он выронил ложку.
– Франка?! Откуда ты взялась?
– Дядя, прости, пожалуйста. Я ходила в поход и заблудилась. Нужно было где-то передохнуть. Я знала, что ты не рассердишься, если я у тебя прикорну.
– Конечно, конечно. – Он вскочил.
– Сиди, пожалуйста. – Франка села рядом.
Дядя взялся ее угощать, возражений и слушать не стал. Через две минуты она тоже ела жиденький суп из турнепса.
– Значит, ты не против ненадолго меня приютить?
– Ты что! Мы с тобой столько не виделись.
