Наступило Рождество. Франка встречала его с Джоном. Долго болтали. Франка рассказывала о принципах, которые отстаивала «Белая роза», и, как выяснилось, Джон тоже слышал о манифесте мюнхенских студентов. Для нее это был настоящий рождественский подарок – узнать, что старания «Белой розы» не пропали даром. Потом она рассказывала о своем детстве, проведенном в горах. Они успели обсудить каждое лето, каждое ее детское воспоминание. Джон научил Франку нескольким английским фразам – в основном на военную тематику. Он вспоминал про Филадельфию, родительский дом, солнечные летние дни на побережье. Рассказывал про бизнес отца, про то, как трудно было расти в столь привилегированной семье. Теперь-то он переживал из-за этого гораздо меньше. Есть вещи поважнее, вещи, ради которых люди живут – и умирают.
Еще Джон рассказал, как в Принстоне познакомился с будущей женой и как счастливы они были в первые годы брака. Через неделю после развода она вышла замуж за своего летчика, а еще через месяц Джон отправился на задание. Раньше он никому не рассказывал о себе так много – и о жене, и о своем детстве, и о родителях. У него и времени-то не было.
Позднее Джон вспоминал, что мог, о Рудольфе Хане, рассказывал Франке о его работе. Кое-какие сведения скрывались даже от него; ему ведь было не обязательно знать все. Обсудили, когда и как доставить Хана в горы. Решили подождать, пока у Джона срастутся кости. Примерно до конца января. Только тогда они смогут перейти границу.
В долгих многочасовых беседах они ни разу не говорили о будущем. Например, о том, что делать Франке, когда Джон с ученым уйдут в Швейцарию. Все их мысли сосредоточились на задании. Снова и снова Джон повторял в уме, как им следует действовать. Затвердил эти слова как ежедневную молитву.
Франка передвинула кровать Джона так, чтобы та стояла прямо над тайником. Они разработали план действий на случай прихода гестапо и несколько раз прорепетировали. О появлении гостей они узнают, лишь когда услышат за дверью шум мотора. Джону предстояло немедленно отправляться в спальню, лечь в тайник и вставить на место доски. Франка постаралась сделать тайник максимально удобным. Под кроватью неприбитые доски не будут бросаться в глаза. Разумеется, если гестапо проведет полный обыск, Джона найдут, но чего ради проводить у нее обыск? В местных газетах ничего не писали ни о подбитом самолете, ни о парашютисте.
Наступил Новый год. Уже почти две недели единственным собеседником Франки был Джон, да и раньше она разговаривала только с Мартиной, полицейским, проверявшим документы, и продавцами.
Джон старался не сидеть в спальне. Часто, возвращаясь с прогулки, Франка заставала его в кресле-качалке с какой-нибудь запрещенной книгой. Он предпочитал исключительно такую литературу, за которую нацисты сажали в тюрьму, и чем суровее полагалось наказание, тем интересней ему была книга. Настольной книгой у него стала «Волшебная гора» Томаса Манна.
Радиостанции они ловили только иностранные – и наслаждались в своем уединении этой маленькой свободой. Франка с ужасом слушала рассказы Джона о том, что делается на фронтах: в России, Италии, на Тихом океане.
Ели они в основном овощное рагу. Джон помогал с нарезкой – резал овощи так тоненько, что кусочки потом просто таяли во рту. В первый раз они поели вместе на Рождество, и так повелось и дальше.
В тот январский вечер они за столом долго молчали. Джон, как всегда, ел с изяществом. Франка пыталась представить, как он сидит с солдатами на земле и ест незамысловатый паек, о котором столько ей рассказывал. Как-то не получалось.
Джон поднял салфетку, смахнул крошку с уголка рта и продолжил есть.
– Опять, я смотрю, эта улыбка, – заметил он. – Что у вас на уме?
– Да вот, пытаюсь представить вас с вашими солдатами, с пехтурой, как вы их называете.
Франка гордилась, что запомнила слово.
– Они меня не сразу приняли. Потом, когда до людей доходит, что дело у нас общее, они понимают: предвзятость к своим может стоить тебе жизни… Надеюсь, я завоевал их уважение.
Не доев, Джон отложил вилку.
– Я понимаю, вы волнуетесь по поводу завтрашнего дня. Все будет хорошо. Просто поговорите с ним. Никто ничего не заподозрит. Насколько нам известно, за ним не следят.
– Насколько вам известно…
– Конечно, мы не все знаем, но такое задание я кому попало не доверил бы.
– Выбор у вас не особенно велик.
– Выбор вот какой. Я мог бы выжидать. А Хан мог бы передумать, или закончить работу раньше, или его бы схватили – мало ли что может случиться. Выходит, я не могу ждать и не могу идти сам.
Он взял Франку за руку.
– Когда же вы поймете, как важно ваше участие? Мне до сих пор не верится, что я вас встретил. Если бы не вы, меня бы уже не было.
Франка отняла руку и принялась за кофе.
– Почему вы уверены в успехе?
– У вас есть внутренняя сила. Кто еще мог бы пережить то, что пережили вы, и так держаться?
– Мне нужно дров подбросить.
– Успеете. За несколько минут не погаснет. – Джон снова взял ее за руку. Ладони у него были большие и теплые. – Вы справитесь. У вас все для этого есть. Вы смелая и…
– Я не смелая. Я трусиха. – На глазах у Франки выступили слезы; плакать перед ним было стыдно. – Я все предала из страха за свою шкуру. Притворилась, будто понятия не имею, чем занимался Ганс и остальные.
– Их гибель не означает, что герои – только они. Думаете, они не захотели бы жить, будь у них выбор? Какой смысл в вашей смерти? Что толку, если бы умерло на одного человека больше?
– Нельзя отрекаться от правды. А я прикинулась глупенькой девчушкой. Изображала наивную дурочку.
– Вы старались выжить. Я на вашем месте поступил бы так же. Вы были смелой, вели себя умно, и теперь вы живы. А благодаря вам жив и я. Глупенькой вас не назовешь, да и трусливой тоже.
Его утешения ничуть не помогли Франке унять слезы, которые все быстрей катились по лицу. Джон встал на костыли и подошел к ней.
– Вы вообще самый смелый человек из всех, кого я знаю, Франка Гербер.
– Я его бросила!
– Кого? – не понял Джон.
Она сказала тихо, словно слабый ветерок прошелестел:
– Он умер из-за меня. Я уехала, а отец не мог один за ним ухаживать.
– Ну нет, ничего подобного. – Джон стоял так близко, что ощущал тепло ее кожи.
– Мне нельзя было уезжать. Если бы я осталась во Фрайбурге, мы бы вместе за ним ухаживали. Он не оказался бы в интернате и не попал бы им в лапы. До сих пор бы жил.
– Вы не виноваты в смерти брата. Его убили нацисты.
– Зачем я вообще поехала в Мюнхен, зачем его бросила?
– Вам было двадцать два года – время начинать собственную жизнь.
– Вы так говорите…
