– Вы собираетесь донести?
– О чем?
– Что я ловлю запрещенные радиостанции, делаю недопустимые высказывания в адрес фюрера.
– Я не национал-социалист.
– А кто же вы?
– Не всякий немец в форме – нацист. Уж кому это знать, как не вам.
– И не всякий в немецкой форме – немец.
– Во время войны негоже сомневаться в правительстве. – Он и сам почувствовал, как фальшиво прозвучали его слова.
– Люди «Белой розы» думали иначе.
– И вы, критикуя правительство, считаете себя патриоткой?
– Раньше считала. Теперь я недостойна так называться. После того, что сделала. Ганс, Софи, Вилли, Алекс – вот кто были настоящие патриоты.
В комнате воцарилось тяжелое молчание.
Пора. Сейчас у него есть шанс.
– Вы мне не все рассказали.
– То есть?
– Я разбираюсь в людях. Работа у меня такая. Меня учили распознавать, когда человек что-то скрывает. И вы скрываете.
– А как насчет вас, герр Граф? – Произнося это имя, Франка скривилась, словно от кислого. – Что скрываете вы?
– Мы ведь не обо мне говорим.
– Правда?
Он ни на секунду не забывал о пистолете под подушкой и понимал: потянись он за ним, и разговор кардинально изменится. И вообще все изменится.
– Вы кое-что мне не рассказали.
– А вы совсем ничего не рассказали!
– Я не вправе сообщать о деталях задания, которое должен…
– Ну да – выполнить во славу рейха. Я душу перед вами раскрыла, а вы требуете еще и еще. – Она встала. – Говорите, вы не нацист? Вы такой же, как они! Может, это как раз вам есть что скрывать.
Франка вышла и захлопнула дверь, но замок не защелкнулся, и дверь опять распахнулась. От ее шагов содрогался весь дом. Было слышно, как она придвинула к столу стул и села, а потом разрыдалась.
Он изо всех сил боролся с собой.
Франка плакала.
Что он может, прикованный к постели, к домишке в горах? Верить ли девушке? Вот вопрос, который он задавал себе снова и снова. Поручить ли ей то, что ему теперь не по силам? Она и вправду раскрылась перед ним, хотя кое о чем умолчала. Куда делся ее брат Фреди? В своем рассказе она это ловко обошла, словно мальчик просто растворился. Помещен в какое-то заведение – тогда почему она его не навещает? Вот где последняя загадка, последний кусочек мозаики. Если уж раскрывать – то все тайны… Пистолет, который у него под подушкой, возможно, последнее средство. Жизнь девушки тоже поставлена на карту.
Прошли часы. Обеда не было. Стакан для воды стоял пустой. Ночной горшок не выносился.
Он умышленно не звал Франку. Теперь ее очередь сделать ход. День кончился. Часы пробили одиннадцать. Непроницаемый мрак превратил окно в зеркало, в котором отражался тусклый свет лампы.
Опять раздались шаги. Франка помедлила на пороге. Ее голубые глаза казались огромными.
Он молчал.
– Я отвечу на ваш вопрос – но не ради вас. – Девушка говорила устало и невыразительно. – Слишком долго я носила это в себе. Одному только Гансу рассказала, да и то не все.
Она смотрела в пустоту и роняла короткие фразы.
Когда Фреди отдали в интернат, ему было почти четырнадцать. Его рост – уже примерно метр восемьдесят – начинал ему мешать. Фреди продолжал расти, а руки и ноги сохли. Он давно не ходил. Каждый день Томас с большим трудом усаживал его в кресло, а вечером вынимал. Франка собиралась переехать в Мюнхен; там ее ждала новая жизнь. Отец сам ее уговорил, даже заставил устроиться на работу. Он настаивал, чтобы она жила для себя, что ухаживать за Фреди никому из них не по силам, и лучше это предоставить специалистам. Франка уступила просьбам отца, хотя в глубине души понимала: ею движет эгоизм, желание жить самостоятельно и отдельно. Ей было двадцать два. После Даниэля она ни с кем не встречалась. Ей хотелось от жизни чего-то нового. Фрайбург теперь казался зачумленным, а Мюнхен предлагал большие перспективы.
Франка не знала никого столь же чистого и доброго, как Фреди. Ненависть, злоба и мстительность – свойства, лежащие в основе нацизма, – были ему неведомы. Окружающие буквально чувствовали любовь, которую он излучал. И его нельзя было не любить. Новость о переезде в интернат Фреди принял с обычным оптимизмом и благодарностью и сказал, что теперь у него будет много новых друзей. Так и произошло. Когда в ноябре тридцать девятого Франка приехала его навестить, он, казалось, там всю жизнь жил. Все его знали, все любили. Чуть ли не целый час он знакомил сестру с новыми приятелями – от медсестер, которые радостно ему улыбались, до неходячих и глухонемых пациентов, – эти приветствовали его кивком или поднятием руки. Перед его обаянием никто не мог устоять.
Франка навещала брата как могла часто. Она приезжала во Фрайбург примерно каждые три недели и непременно вместе с отцом приходила к Фреди. Отца уже знал весь персонал. Фреди выглядел довольным и счастливым. Состояние мальчика стабилизировалось. Доктора не обещали его вылечить, но усыхание конечностей приостановилось. Фреди катался в кресле по всему интернату – у него всегда было куда поехать, кого навестить и подбодрить.
С некоторыми медсестрами Франка была знакома еще со своих школьных дней и в промежутках между визитами по телефону узнавала о состоянии брата. Время шло, и они с отцом успокаивались. Отец впервые за несколько лет мог наконец перевести дух. Франка, больше не волнуясь за брата, со всей энергией погрузилась в новые заботы. Жизнь понемногу налаживалась.
Новость пришла неожиданно. Шел апрель сорок первого. Франка была на работе, и ее позвали к телефону. Звонила знакомая медсестра из интерната; она плакала.
Как выяснилось, утром во вторник приехали на черных фургонах эсэсовцы. День был солнечный, и всех пациентов, даже неподвижных, вывезли во двор. Детям постарше велели выстроиться в ряд. Главная медсестра попробовала вмешаться; ее тут же арестовали и увели. Люди в белых халатах, явно не врачи, проверили у старших ребят зубы. Сотрудников заверили, что это стандартная процедура и скоро все кончится. Пациентов разделили на группы; некоторым поставили на грудь какой-то штамп. Одной группе разрешили вернуться в дом, а другую, более многочисленную, отвели к фургонам. Потом их погрузили – кого вместе с креслом, кого с костылями, кого на носилках. Кто-то из малышей спросил, куда их повезут, и им ответили – в рай. Дети садились в машины с улыбками на лицах.
Фреди разволновался: он инстинктивно чувствовал, когда лгут. Начал отбиваться, просил, чтобы ему разрешили не ехать. Сестер, которые пытались прийти к нему на помощь, отпихнули прикладами и швырнули на землю. Эсэсовец с улыбкой похлопал Фреди по плечу и пообещал: когда дети вернутся, им будет о чем порассказать, а еще их угостят мороженым. Эта ложь отчасти успокоила Фреди. Эсэсовец взял кресло за ручки и втолкнул в фургон – к остальным детям. А потом велел им запевать – словно их везли на пикник.
