Франка шла с рюкзаком на спине и лыжами под мышкой, не поднимая глаз от земли. Мимо промаршировали солдаты, они смеялись и шутили. Один при виде девушки присвистнул, но она смотрела только на талый снег под ногами. Ее волновало одно: встретятся ли ей знакомые, слышали ли они о том, что с ней было? Шарахнутся ли от нее, как от предателя?
Франка толкнула дверь аптеки, и сверху звякнул колокольчик. Глядя в пол, она двинулась к витрине с болеутоляющими средствами. В глаза ей бросились крошечные пузырьки с героином, но она нашла морфий и взяла запас на несколько дней вместе со шприцами. Еще взяла аспирин, гипс, марлю, нейлоновые чулки для фиксации повязок и пошла к кассе. Аптекарь, человек средних лет с густыми седыми усами, подозрительно смотрел из-под очков. На белом халате у него красовался нацистский значок.
– Брат у меня, – Франка виновато улыбнулась, – катался с горки и сломал ноги. А тут еще и снегопады.
– Затруднительное положение, – посочувствовал аптекарь. – А гипс вы сами собрались накладывать?
– Я медсестра. Сумею.
– Мальчику повезло.
– Не знаю, можно ли так сказать о человеке со сломанными ногами… но отчасти вы правы.
Аптекарь улыбнулся и протянул коричневый бумажный пакет. Франка попрощалась и, стараясь сохранять непринужденный вид, не спеша вышла. От волнения ее чуть не стошнило.
На улице покрытое испариной лицо овеял прохладный ветерок; пошел легкий снег. Осталось запастись едой. Франка уже соскучилась по тишине лесного домика. Улицы прекрасного Фрайбурга уродовала вездесущая нацистская символика. Нацистская идеология не допускала полноценной жизни, особенно для женщины. Женщине нельзя быть врачом, юристом, судьей, нельзя поступить на государственную службу. Присяжные в суде – только мужчины. Женщина не может принимать важных решений – она слишком подвержена эмоциям. Женщинам нельзя голосовать… хотя какой смысл голосовать, когда осталась одна партия – национал-социалисты? Все прочие объявлены вне закона. Немецким женщинам запрещено пользоваться косметикой, красить волосы или делать перманент. С юного возраста девочкам вдалбливают в головы правило трех К: Kinder, Küche, Kirche – дети, кухня, церковь.
Франка помнила, как в Союзе немецких девушек им внушали, что думать о самоутверждении и карьере глупо. Гораздо важнее сидеть дома и рожать сильных сыновей для службы рейху. Вот какая роль отведена женщине в современной Германии, и многие девушки с ней смирились. Некоторые получили Материнский крест – медаль, присуждаемую матерям пяти или более здоровых арийских детей. Хильда Шпигель, знакомая Франки по Союзу немецких девушек, получила высшую награду – Золотой материнский крест – за то, что к двадцати семи годам родила восемь детей.
Воспоминания о прежней жизни налетели, словно саранча. Каждое здание здесь о чем-то ей напоминало. Место, где раньше стоял дом, в котором последние пять лет жил отец, было совсем недалеко; Франка невольно замедлила шаги. Она вспомнила о том, кто лежал у нее в доме. Он ведь один из них, он служит коалиции, совершившей это преступление. Если бы она могла позволить себе забыть!
Франка подошла к магазину.
Немецкий народ уже почувствовал невзгоды войны. В первые ее дни прилавки в магазинах были столь же полны, как и до начала военных действий, однако весной сорок второго года начали вводить серьезные ограничения, и некоторые товары повседневного спроса стали роскошью.
От запаха свежего хлеба у Франки заурчало в животе. Она запаслась хлебом, сыром, вяленым мясом. На обратном пути предстояло идти в гору, поэтому пришлось обойтись без тяжелых продуктов – например, супа в жестяных банках, который позволил ей так долго протянуть в лесном домике. Набрав столько еды, сколько позволяли продовольственные карточки, Франка подошла к прилавку – расплатиться деньгами, оставшимися от отца.
Ей вспомнилось, как поверенный читал завещание. Он знал, что Франка сидела в тюрьме, и, хотя он ничего об этом не сказал, видимо, знал и почему. В глазах его читалось осуждение.
Когда Франка закончила покупки, было почти два часа. Отправляться в обратный путь на голодный желудок не стоило. У нее в запасе остались карточки, чтобы позавтракать, и как раз неподалеку имелось подходящее место.
В кафе стоял шумный говор и было накурено. В углу несколько солдат пили пиво и веселились. Франка села от них подальше и попросила себе шницель с картошкой и кофе. Минут через пять заказ принесли. Еда была восхитительная, и Франка расправилась с ней на одном дыхании. Из-за соседнего столика встал и ушел посетитель, оставив газету, – теперь было за что спрятаться. Она взяла ее и развернула, загородилась ото всех. Сплошные статьи про великого фюрера и отважных солдат, которые сражаются в России за будущее Германии. Франка скоро бросила читать, просто смотрела в газету. Она задумалась о пути домой, о незнакомце, ждавшем ее там, – и тут раздался голос:
– Франка Гербер?
Внутри у нее похолодело. Она опустила газету. В глаза бросилась черная гестаповская форма, а над ней лицо, которое Франка надеялась никогда больше не видеть. Даниэль Беркель.
Он сложил карты, компас, запасную одежду и документы обратно в рюкзак – все, как было, – и сидел на полу рядом с ним. До передней двери – шагов десять, до задней и того меньше. Из-под нее пробивалось белое снежное свечение дня. Одежда на нем никак не для улицы, а на сломанных ногах далеко не уйти. Правда, которую он с таким упрямством не желал признавать, развернулась во всей красе: не имея оружия, он целиком зависит от милости Франки Гербер или кто она там. Наверное, она говорит правду, и они находятся в горах. Или же нет. Переставляя ладони по полу, он кое-как подтащил себя к двери. Просто выглянуть из дверей можно и в пижаме. Опершись на левую ладонь, правой дотянулся до ручки. Рывком открыл дверь. Белое сияние залило глаза. Холод впился в голую грудь, а в ноги словно всадили ножи. Дверь выходила на площадку с дровами. А за ней густо стояли заснеженные деревья. Проклятие! Ничего больше не видно!
Он закрыл дверь. Прежде чем ползти обратно, перевел дыхание. От огня шел жар, и ему захотелось посидеть у камина.
Даже если город недалеко, это ничего не меняет. Как туда дойти на сломанных ногах? И доберись он туда живым, что до смешного неправдоподобно, его сразу же поместят в больницу. Тут и конец – и ему, и заданию. Только, скорее всего, он замерзнет еще по дороге – что с ним уже и случилось бы, не подбери его эта девица. Возможно, она не лжет, и бояться не нужно. Каковы шансы наткнуться на сочувствующего в стране, полной фанатиков? Доводилось ему смотреть документальные фильмы, где огромные толпы встречали овациями каждое слово Гитлера, махали флагами, били в барабаны. Казалось, всему народу промыли мозги, чтобы он видел в нацизме новую религию. Почему же еще немцы творят на оккупированных землях такие страшные дела? Как иначе смогли бы они создать столь беспощадную организацию, как гестапо? Инструктор в разведшколе говорил: «Не доверяйте никому». Еще говорил, что хороший немец – мертвый немец. Курсанты смеялись, но в его словах не усомнились. Все думали так же.
