Раздумывая над этими проблемами и противоречиями в Евангелиях, я предположил: может, они объясняются тем, что Иисус разрабатывал свое учение, так сказать, на ходу, непосредственно в процессе проповеди, но рядом с ним звучал некий второй голос, «поправлявший» его слова, чтобы придать им больше связности? А если так, то можно ли представить себе, что в Евангелиях на самом деле два главных героя: человек (и не более чем человек) по имени Иисус и некий вымышленный Христос? Эта идея меня заинтриговала. Интересно, получится ли сделать из этого историю?
Само собой, я понимал, что этот второй персонаж, Христос, не может быть Богом. Я не могу писать о том, во что не верю хотя бы на каком-то уровне. Нужно было найти какой-то другой способ ввести его в повествование. При этом хотелось, чтобы этот Христос как можно полнее выражал собой все те изменения, правки и цензуру, которым Церковь, стремящаяся нажиться на смерти Иисуса и его предполагаемом воскресении, впоследствии подвергнет его слова.
С тем, что произошло дальше, сталкивались многие писатели: по мере того, как я писал, и история рождалась у меня под руками, персонаж начал действовать, говорить и думать независимо от моих замыслов. И этот Христос развился в неожиданную для меня сторону: оказалось, что у него есть совесть, что он испытывает соблазны, терзается внутренними противоречиями и идет на компромиссы. И, в конце концов, причиной его поступков становится стремление рассказать историю, вот только он больше не считает, что рассказанная им история будет правдивой: Незнакомец поведал ему, что истина и история — это разные вещи. Истина трансцендентна и вечна, не подвержена превратностям времени и случайности, и задача рассказчика — при необходимости подправлять историю так, чтобы она служила делу это высшей истины. Сам Незнакомец, разумеется, придерживается той позиции, которую выражала бы Церковь, будь она единой и обладай голосом. Если время от времени начинает казаться, что он рассуждает как дьявол, я тут ни при чем.
История, лежащая в основании христианства, ведет к распятию, но им не заканчивается. Крест — яркий и четкий визуальный образ, исполненный драматизма. Во многом именно поэтому он оказался таким удачным символом (великолепный образчик того, что наши современники назвали бы брендингом!), но ни один христианин не станет утверждать, что кульминацией христианской истории стала смерть на кресте. Кульминация — это воскресение. Именно к нему подводят все остальные события.
Что касается воскресения, то во всех четырех Евангелиях оно описано с поразительным тактом и чутьем. Мы не видим самого воскресения; мы наблюдаем только его последствия. Рассказ о мертвом теле, которое внезапно ожило и своими ногами ушло с кладбища, прозвучал бы убого, отвратительно и гротескно. Не в пример лучше звучат все эти путаные и сбивчивые рассказы о том, что случилось наутро после субботы, когда какая-то женщина — или две женщины, или три — пришли в гробницу и увидели, что она опустела. Подобный тип повествования хорошо знаком каждому, кому доводилось работать в суде и выслушивать противоречивые свидетельства очевидцев. Реалистичность этого великолепно выписанного эпизода подводит некоторых христиан к заключению, что сами противоречия в свидетельствах доказывают истинность главного притязания: ведь если бы ученики все это выдумали, разве они не позаботились бы первым делом о том, чтобы рассказы очевидцев совпадали во всех деталях? Лично я полагаю, что со стороны евангелистов это был очень смелый ход — отказаться от связности и единообразия. Столь беспардонная дерзость заслуживает восхищения, но даже такое искусно сработанное правдоподобие не перевешивает абсолютной невероятности того, на что они претендуют.
В историю о воскресении я верю в том же смысле, в котором верю в рассказ о том, как Приам в «Илиаде» приходит в шатер Ахиллеса. Обе истории в равной мере трогательны и убедительны; когда я читаю их, мне кажется, что если бы описываемые события произошли на самом деле, то это случилось бы именно так, как описано.
Но это всего лишь история, всего лишь вымысел. Геза Вермеш, выдающийся исследователь жизни Иисуса, рассматривает в своей книге «Воскресение» (2008) шесть возможных объяснений того, почему гробница была найдена пустой, и ни одно из них не считает удовлетворительным, а в заключение утверждает, что лучшее из возможных толкований этого события — думать о нем как о «воскресении в сердцах человеческих». Как жаль, что христианам не хватило мудрости на этом остановиться!
Тем не менее после смерти Иисуса и исчезновения его тела произошло нечто такое, что чрезвычайно взволновало и потрясло его учеников. Они уверовали, что Иисус остался жив (пусть даже они больше не смогли с ним увидеться или, по другой версии, пусть даже те из них, которым он все-таки явился, поначалу его не узнали) и вскоре после своего воскресения вознесся на небеса. Этой веры — вкупе с растущей уверенностью в том, что человек, которого они знали, действительно был сыном Божьим, — хватило, чтобы зажечь в сердцах учеников энтузиазм и отвагу, с которыми они затем отправлялись в далекие странствия с проповедью Иисусова учения, претерпевали всевозможные тяготы и гонения, собирали группы последователей в разных городах и странах и начинали приближаться к сложным построениями христианского богословия.
Как мне кажется, в этом отношении христиане тоже проявляют своего рода дерзость. «Это были простые люди, не имеющие ни образования, ни опыта, — говорят они. — Как бы они смогли создать такую грандиозную организацию, как христианская церковь, если их и в самом деле не вдохновлял Бог?» Мой ответ: «Легко!» Создать религию вовсе не так трудно, как кажется: посмотрите, например, на сайентологию. И все мы знаем, как легко внушить людям мощные религиозные чувства, которые затем можно поставить на службу политическим целям.
Я полагаю, что Церковь, которая развилась на основе деятельности ранних христиан и со временем достигла вершин мирского могущества и богатства; которая разделилась на враждующие фракции, преследовавшие друг друга с чудовищной жестокостью; которая покровительствовала великим художникам и композиторам; которая открывала школы и больницы; которая помогала нищим и умирающим; которая на протяжении столетий оставалась единственным местом, где бедняки могли соприкоснуться с образцами художественной, музыкальной и архитектурной красоты; которая поддерживала диктаторов во многих странах третьего мира и ополчалась против своих же служителей, когда те выступали в защиту обездоленных; которая скрывала преступления священников и монахинь, подвергавших насилию несовершеннолетних; которая утешала больных и одиноких; которая подвергала дискриминации женщин и гомосексуалов; которая одной рукой поддерживала великих философов и ученых, а другой затыкала им рот; одним словом, Церковь, которая на протяжении всей своей истории творила самое разнообразное добро вперемешку со злом, — это организация, сложившаяся совершенно естественным путем. Это целиком и полностью творение рук человеческих.
В деле формирования этой организации воображаемая фигура Христа, на мой взгляд, сыграла куда более важную роль, чем историческая личность Иисуса, и если мы хотим понимать историю христианства достаточно ясно, следует различать, о котором из двух этих персонажей идет речь в каждом конкретном случае. Например, говорить «Иисус родился в Вифлееме», а не «Христос родился в Вифлееме»; или «Христос был Сыном Божьим», а не «Иисус был Сыном Божьим». Наверное, христиане возразят, что это одно и то же, но на самом деле нет: происхождение и функции двух этих персонажей различны.
