Но как я уже сказал, никому на самом деле не известно, что творится в голове человека, который читает или слушает историю. Никто не знает, выбираем ли мы книгу из правильных побуждений или из неправильных, — и вообще, что такое правильно и неправильно. Никто не вправе определять, кто готов, а кто нет, кто умен, а кто нет, кому книга придется по вкусу, а кому не понравится.
Но и это еще не все. Неужели мы и правда думаем, что мужчинам нечему поучиться на историях, написанных женщинами и о женщинах? Что белые люди уже знают все, что нужно, о том, как живут черные? Сегрегация всегда блокирует больше, чем допускает. Заявляя, что книга предназначена для такой-то группы, мы на самом деле говорим (и на самом деле слышим), что больше ни для кого она не годна. Как было бы хорошо надеяться, что нормальное человеческое любопытство заставит нас распахнуть пошире свой разум и поглотить любой доступный опыт — послушать каждого рассказчика на базаре! Не говоря уже о том, как было бы здорово хоть иногда читать в рецензиях на взрослые издания что-нибудь вроде: «Эта книга так интересна, так ясно и красиво написана, что дети тоже получат от нее большое удовольствие».
Но в ближайшем будущем такое вряд ли случится.
Освободимся ли мы когда-нибудь от ярлыков и стереотипов? А если нет, то какой смысл фантазировать про этот всем открытый рынок, которого на самом деле не существует?
С моей точки зрения смысл есть — и при этом совершенно практический. Рассказчики могут поступать как им заблагорассудится. Те, кто хочет говорить исключительно со взрослыми, вольны поступать так, и я охотно остановлюсь послушать. Те, кто желает обращаться только к детям, тоже совершенно свободны в своих действиях, и если их речи будут мне неинтересны, я просто пройду мимо.
Но я и сам рассказчик, и моя ипотека, продуктовая корзина и сбережения на старость напрямую зависят от содержимого шляпы. Поэтому я не хочу, чтобы кто-то выбирал мне аудиторию — напротив, мне нужно, чтобы она была как можно шире. Я хочу, чтобы меня могли слушать все. Чем больше толпа, тем больше в шляпе денег.
К тому же так гораздо интереснее. Заставить слушать смешанную аудиторию — это технически увлекательная задача.
И потому я поддерживаю этот образ свободного рынка из чисто практических побуждений — потому что он на удивление созвучен «естественному состоянию», о котором говорит Джон Ролз в своей «Теории справедливости». Ролз полагает, что в «естественном состоянии» мы находимся как бы за завесой невежества и не знаем, какое положение в социуме на самом деле занимаем. Оттуда, из-за завесы, мы определяем, на каких принципах должно быть основано общество, справедливое и честное для всех, при том что, выйдя, можем оказаться в нем абсолютно на любой позиции. В реальной жизни занимаемая позиция нам известна, а на выбор ее влияют самые разные соображения (и не только эгоистического толка). Иными словами, когда нас отвлекает осознание своего реального положения, понять, как добиться справедливости для всех, становится гораздо сложнее.
Вот так же и на воображаемом базаре, где идея естественного состояния (образ рассказчика, которому необходимо удержать внимание смешанной аудитории, но которого ни в коей мере не касаются причины, по которым люди решают остановиться и послушать, — и неважно, правильные это причины или неправильные) помогает мне адекватно воспринимать то, что я делаю, о чем рассказываю, и как мне делать это самым эффективным образом.
Например, чтобы люди продолжали вас слушать, нужно очень хорошо знать свою историю. Нужно думать о ней, крутить в голове и довести до такой отточенной ясности, чтобы в итоге вы знали ее сюжет не хуже, чем маршрут от своей двери до автобусной остановки. Под сюжетом я подразумеваю связь между событиями. Мир, в котором Красная Шапочка встречает Волка, состоит из всевозможных событий, фактов и историй, и будь у нас время, мы могли бы придумать их все, но сказка под названием «Красная Шапочка» безжалостно игнорирует большую их часть. Она следует сюжету — четкой линии от одного события к другому, и у хорошего рассказчика они расположены в самом эффективном порядке, сменяя друг друга легко и быстро. Все важное окажется на месте, а все неважное — за бортом.
То же самое можно сказать о любом великом романе. Если события происходят в городке Миддлмарч и вокруг него, одноименная книга должна как можно лучше рассказать его историю. Вдобавок она расскажет и о многом другом, но именно эта задача стоит на первом плане.
Еще одно преимущество мышления из точки «естественного состояния» — в том, что оно помогает сделать историю как можно понятнее. Оставив в стороне все прочие соображения, кроме «аудитории, которая включает детей, но не состоит из них целиком», можно работать над своей историей как мастер-ремесленник — спокойно и неторопливо выполняя поставленную задачу и не навязывая ей ни своих целей, ни даже своей личности. Хотите, чтобы вас слушали, не отвлекаясь? Тогда стоит убрать подальше все, что, по вашему мнению, сделало бы интересным вас.
Дело в том, что вы — интеллектуальный, начитанный, образованный рассказчик со всеми своими постмодернистскими размышлениями о нарративе и фикциональности и со всем своим страхом перед наслаждением, — никогда не вызовете у смешанной аудитории такого интереса, как персонажи и события истории, которую вы рассказываете. И понимание этого простого факта очень помогает, когда нужно преодолеть мучительное смущение, свойственное многим сочинителям и рассказчикам историй на протяжении веков — я прекрасно его понимаю, а совсем недавно и разделял. Дело в том, что когда вы рассказываете историю слушателям, среди которых встречаются дети, вы становитесь почти невидимым. Вы больше ничего не значите. И можете теперь относиться к тому, что делаете, безлично.
Эта безличность подводит меня к нашему следующему пункту — а именно к вопросу стиля. Как мы складываем слова в предложения? Какой голос слышим при этом у себя в голове? И какого голоса хочет история?
Отчасти это вопрос вкуса. Но прозрачность и ясность — поистине великая добродетель. Если взять правильный тон, никому не покажется, что ваша история предназначена для кого-то другого. Никто не останется за воротами. Нет никаких специальных приемов, которыми нужно овладеть, чтобы понимать, что в ней происходит. Об этом уже многократно говорили до нас. У. Х. Оден и Джордж Оруэлл сравнивали хорошую прозу с чистым оконным стеклом: вы смотрите сквозь него, а не на него.
А из этого естественным образом вытекает следующий вопрос: на что именно вы приглашаете свою аудиторию посмотреть сквозь стекло вашего рассказа? Что вы ей показываете?
Если хотите, чтобы вашей смешанной аудитории было интересно, нужно придумывать интересные вещи. Вот вам интересная сцена. В маленьком кабачке сельский доктор о чем-то толкует за трубкой и стаканчиком, а в другом углу громко распевает пьяный морской капитан.
Между тем капитан, разгоряченный своим собственным пением, ударил кулаком по столу. Это означало, что он требует тишины.
Все голоса смолкли разом; один только доктор Ливси продолжал свою добродушную и громкую речь, попыхивая трубочкой после каждого слова. Капитан пронзительно взглянул на него, потом снова ударил кулаком по столу, потом взглянул еще более пронзительно и вдруг заорал, сопровождая свои слова непристойною бранью:
