Наконец на экране появился сам Адольф Гитлер. Его приветствовала выстроившаяся в шеренги пятидесятидвухтысячная армия рабочих.
«На плечо!» – скомандовал фюрер, и лопаты взлетели вверх, словно винтовки. В тот же миг оглушительный взрыв сорвал нас с лавок. Я почувствовала тупой удар о землю, потом пришла темнота. Боли не было.
Умирая, я думала о том, что где-то рядом умирает Гитлер.
34
Еще несколько часов я ничего не слышала одним ухом. Голова гудела, навязчиво и монотонно, будто сирена воздушной тревоги в Берлине. Я так и не смогла уловить, что это была за нота, но она резонировала внутри, заполнив всю черепную коробку и заглушив начавшуюся вокруг суматоху.
Бомба взорвалась где-то в самом Вольфсшанце.
– Гитлер убит! – кричали метавшиеся туда-сюда солдаты.
Кинопроектор, сбитый взрывной волной, продолжал жужжать, но экран оставался темным. Лени, забыв про своего кавалера, отчаянно дрожала, совсем как в наш первый день в столовой. Эрнст тряс Хайнера за грудки:
– Что теперь делать? Делать что?
Хайнер не отвечал.
– Он мертв, – сказала Улла и сама удивилась: кто же в здравом уме поверит в смерть Гитлера? Поднявшись, она оглядела зал невидящими глазами, словно сомнамбула, и выдохнула: – Все кончено.
Лежа ничком, я вспоминала маму, умершую так нелепо, в пальто, надетом поверх ночной рубашки. Я обнимала ее, чувствовала ее запах, снова видела мою маму, погибшую во время бомбежки, а неопознанная нота так и звенела в голове: должно быть, это и был мой маленький личный ад.
Впрочем, фюрер испытывал те же страдания, да и не только он. Чтобы выбраться из полуразрушенного барака, ему пришлось опереться на Кейтеля, не получившего ни единой царапины. Перемазанный сажей, с обгоревшими на затылке волосами, висящей, как у марионетки, рукой, в разодранных брюках – подобии папуасской юбочки, – Гитлер выглядел еще нелепее мамы.
Но он выжил. И намеревался отомстить.
Об этом он объявил по радио где-то около часу ночи. Мы с Гертой и Йозефом, совершенно вымотанные, забыв даже поужинать, слушали его речь за кухонным столом. А что нам еще оставалось? В тот день наш ужин отменили, я не села в автобус, да и все равно меня бы не нашли. Я вернулась лишь через несколько часов, пешком, молча распрощавшись у калитки с Уллой и Лени, без умолку строившими гипотезы, что будет дальше, раз Гитлер мертв.
Но Гитлер остался в живых и теперь сообщал немецкой нации и всей Европе через радиопередатчики, что избежал смерти и видит в этом знак Провидения, а потому будет продолжать свою работу.
Затем выступил Муссолини: из-за опоздания поезда он прибыл только к четырем (а ведь именно ради встречи с ним Гитлер перенес совещание) и долго бродил по развалинам барака вместе со своим пострадавшим приятелем, в прошлом году отправившим в Гран-Сассо отряд диверсантов, чтобы вытащить его из тюрьмы. Даже зять дуче, Галеаццо Чиано, голосовал в июле прошлого года против него – июль явно был месяцем, неблагоприятным для диктаторов. Впрочем, неисправимый оптимист Муссолини все еще надеялся вернуть себе доверие короля – того самого, который назвал его гауляйтером Гитлера в Италии.
Все итальянцы такие: трусоватые, довольно ленивые и, разумеется, далеко не лучшие в мире солдаты – зато оптимисты. А Муссолини к тому же всегда был хорошим другом. И потом, должен же Гитлер рано или поздно показать, как у него получается подражать смеху Виктора Эммануила? Из всех государственных деятелей, которых Гитлер любил передразнивать, образ этого писклявого коротышки был его коньком, и все присутствующие хохотали до слез. Но было не время шутить: лодыжки обожжены, рука безвольно повисла. Фюрер водил Муссолини по руинам лишь потому, что, если бы он лег в постель, как советовали врачи, мир наплел бы о нем кучу небылиц.
Своими глазами увидев, какая опасность грозила его другу, дуче ожидаемо проявил оптимизм: после такого чуда они просто не могут проиграть войну. И между прочим, чудо случилось отчасти из-за него, Муссолини, хотя Гитлер, наверное, об этом даже не подозревает: из-за переноса времени совещания заговорщики успели заложить лишь одну бомбу вместо двух, а ее оказалось недостаточно. Выходит, Муссолини спас Гитлеру жизнь.
Фюрер по радио вопил, что речь идет лишь о кучке преступников, не имеющих ничего общего с вермахтом и немецким народом, которые будут беспощадно уничтожены.
Йозеф, мусоливший трубку, скрипнул зубами: вслед за сыном, которого он даже не смог похоронить, семья в тот же день чуть не потеряла и меня. Его неподвижная поза и застывший на скатерти кулак удерживали от проявлений нежности даже забившегося под стол Мурлыку.
Звон в голове становился все мучительнее, но тут Гитлер произнес знакомое имя – «Штауффенберг», и я, прикрыв ухо ладонью, принялась вслушиваться: контраст между раскаленной ушной раковиной и моей холодной рукой на миг утихомирил боль.
Именно Штауффенберг организовал путч, заявил фюрер, и я, еще не зная, что полковник расстрелян, сразу подумала о Марии: какая судьба ожидает мою подругу?
Я открыла нараспашку окно: стояла жаркая июльская ночь. Никто не ждал на улице, сарай был закрыт, и только лягушки невозмутимо квакали, не подозревая о том, что́ несколько часов назад пришлось пережить их хозяину. Скорее всего, они даже не подозревали, что у них вообще есть хозяин.
– Мы рассчитаемся с ними так, как принято у нас, национал-социалистов! – выкрикнул Гитлер, и Йозеф стиснул зубы, сломав мундштук своей трубки.
35
Марию с мужем арестовали на следующий день, переправили в Берлин и бросили в тюрьму. В деревне об этом узнали сразу: слух передавался из уст в уста, в очереди за молоком или к колодцу, летел над рассветными полями до самого озера Мой, где купались дети Хайке, наконец-то научившиеся плавать. Каждый представлял себе пустой огромный замок: теперь, когда баронов не стало и слугам пришлось закрыть ставни, они, простые селяне, могли бы туда попасть, хотя бы через заднюю дверь, и поглазеть на роскошь и великолепие, каких никогда не видывали, а после выйти через парадный вход, будто после званого ужина, пряча под рубашкой или в брюках что-нибудь ценное… Но замок охраняли круглые сутки, и проникнуть внутрь не смог никто.
Даже Йозеф остался без работы.
– Так оно лучше, разве не видишь, ты для этого уже староват, – ворчала Герта, опасавшаяся, что после стольких лет на службе у баронессы Йозефа могут в чем-нибудь заподозрить.
Боялась она и за меня, даже учинила допрос с пристрастием: о чем я успела рассказать той женщине, насколько близко мы общались, не встречала ли я в доме никого подозрительного – а вдруг Мария сама была заговорщицей, от которой стоило бы держаться подальше? Бедная моя избалованная, но от этого не менее заботливая подруга: ее заперли в темной камере, лишив любимых нот и платья с вырезом, почти такого же, как мое.
Гитлер приказал не терять даром времени: Народная судебная палата
[18] вместо военного трибунала, короткий судебный процесс и немедленная казнь через повешение, вместо петли на шею – фортепианная струна, свисающая с мясницкого крюка. Искали не только подозреваемых в заговоре, но также их родственников и друзей; казни подлежали даже те, кто предоставил разыскиваемым убежище. Клеменс фон Мильдернхаген и его жена Мария были давними друзьями полковника Штауффенберга и часто принимали его у себя в замке. Обвинение посчитало, что именно там Штауффенберг встречался с остальными заговорщиками, поэтому барон с баронессой из Гросс-Парча сразу же попали под подозрение.
