– Хорошенькое оправдание, – засмеялась я: оказывается, смеяться с ним тоже можно!
– А вечерами, ложась спать, я все вспоминал этих покойников, а то еще представлял отца или мать под землей и до утра не мог уснуть.
Что это с нами? Два человека, по сути чужих, изливают друг другу душу. Неужели физическая близость способна породить симпатию? Мне вдруг захотелось обнять его, прижать к себе, спасти от жестокого мира.
Раньше мне только и нужно было, чтобы он, прижав меня к стене, теребил пальцами соски. Но стоило нам разговориться, как безудержная страсть сменилась нежностью, зыбкой нежностью двух любовников, и вот я уже думала о том, каким Циглер был в детстве. Может, это со мной что-то не так?
– А потом она заставляла нас считать. «Нет на свете, – говорила она, – никакой скуки. Заскучал – возьми себя за руку, – Циглер осторожно сжал мое запястье, – и считай пульс. Один. Два. Три. Удар – секунда, шестьдесят секунд – минута: даже без часов всегда поймете, сколько прошло времени».
– И это казалось ей способом избавиться от скуки?
– Ну, я так и делал вечерами, когда не мог уснуть, думая о покойниках. Наверное, все-таки из уважения к ним не стоило туда идти. Мы вторглись на их территорию, и рано или поздно они отомстят.
– И утащат тебя на тот свет? – проскрипела я голосом страшного людоеда и схватила его за руку. Он не сопротивлялся. – Давай-ка посчитаем пульс, как велела учительница. Так… Похоже, вы пока живы, лейтенант Циглер.
До чего же интересно представлять своих знакомых детьми. Вот мальчишка Циглер – вроде такой же, как сейчас, но совсем другой. Где-то там начиналась его жизнь, включившая со временем и меня. С этим ребенком мы были союзниками, он не мог мне навредить. Вот почему я шутила с Альбертом, вот почему смеялась (прикрыв, конечно, ладонью рот, чтобы не шуметь) по любому поводу, как это всегда делают любовники.
– Мертвые все равно отомстят, – повторил он.
Мне захотелось взять этого испуганного ребенка на руки и укачивать, пока он не заснет. Мы помолчали – долгие шестьдесят ударов его сердца, – потом я приподнялась на локте.
– Мне везло с учителями. В лицейского математика, Адама Вортманна, я вообще была влюблена. Не знаю, жив ли он.
– Моя учительница давно умерла. А вслед за ней и сестра, с которой она жила. Сестра носила чудные шляпки.
– Вортманна арестовали, пришли прямо в класс. Он был евреем.
Альберт замолчал, я тоже не стала продолжать. Посидев немного, он высвободил запястье и поднял брошенный на поленницу китель.
– Уже уходишь?
– Пора. – Циглер поднялся.
Обычно мне нравилось запускать палец между пуговиц и гладить его по груди, но сегодня он слишком спешил: застегнул ремень, надел сапоги, инстинктивно проверил пистолет в кобуре, бросил «до скорого» и нахлобучил фуражку, даже не дождавшись, когда я выйду.
26
С наступлением лета баронесса стала чаще приглашать меня в замок. Я заходила туда после работы, как раз успевая на автобус. Мы гуляли по саду вдвоем, только она и я, как две девчонки-подростка, для которых дружба означает отсутствие посторонних. В тени древних дубов, среди гвоздик, пионов и васильков (Йозеф устроил отдельные клумбы, а не длинные ряды, потому что природа не терпит строгого порядка, объяснила Мария) мы говорили о музыке, театре и кино. Она даже давала мне почитать кое-какие романы, требуя по возвращении поделиться своим мнением. Книги она готова была обсуждать часами, но часто спрашивала меня и о жизни в Берлине – я думала, что повседневные мелочи быстро наскучат баронессе, но ее любопытство не иссякало, и она по-прежнему интересовалась всем подряд.
Теперь слуги приветствовали меня как привычную гостью, поспешно открывали калитку, раскланивались: «Добро пожаловать, фрау Зауэр», провожали в беседку и докладывали Марии о моем приходе, если та еще не ждала меня там, потягивая лимонад и обмахиваясь веером над очередной книгой. Она говорила, что задыхается: в доме слишком много мебели. Я находила такие высказывания, да и все ее поведение, чрезмерным, нарочитым, но, по крайней мере, природой она восхищалась искренне. «Когда вырасту, – шутила она, – хочу стать садовницей и растить все так, как сама захочу. Пойми меня правильно: Йозеф – молодец, мне с ним очень повезло. Вот только я не раз просила его высадить оливу, а он все говорит, мол, климат не тот. Но я не сдаюсь: после Италии я мечтаю об оливковой роще за домом. Оливы прекрасны, правда, Роза?» Я так не считала, но ее энтузиазм впечатлял даже меня.
Как-то раз, открыв калитку, горничная сообщила, что баронесса сейчас в конюшне вместе с детьми: она только что вернулась с прогулки и просит меня присоединиться.
Я увидела их еще с дороги: все трое стояли рядом с лошадьми, Мария трепала свою кобылу по холке. Росту она была небольшого, но жилет туго облегал стройный торс и подтянутую фигуру, и, даже несмотря на бриджи, слегка округлявшие бедра, не верилось, что она могла родить двух детей.
– Роза! – в один голос закричали Михаэль и Йорг, бросившись мне навстречу.
Я присела и обняла их:
– Какие вы милые в этих жокейках!
– А еще у меня есть хлыст, – гордо заявил Михаэль, демонстрируя обновку.
– У меня тоже, но я им не пользуюсь, – задрал нос его старший брат. – Стоит лошади его увидеть, и она тут же станет как шелковая.
Йоргу уже исполнилось девять – он знал, что такое подчинение.
Тень Марии тянулась к нам, пока не накрыла всех троих.
– Вот и мама, – сказала я, поднимаясь. – Добрый день.
– Здравствуйте, дорогая. Как вы? – Улыбка на бледном лице казалась смазанным отпечатком пальца. – Простите, мы опоздали. Мне показалось, не стоит кататься на таком солнцепеке, но дети настаивали, пришлось согласиться… И оказались правы. Мы же неплохо провели время?
Дети дружно кивнули и заскакали вокруг матери.
– Хотя сейчас я, должно быть, выгляжу не слишком презентабельно, – продолжила она, проведя рукой по волосам: аккуратно уложенные с утра рыжеватые пряди теперь выбивались из-под заколок. – А вы, Роза, не хотите прокатиться? – По блеску ее глаз я поняла, что внезапная мысль показалась ей великолепной.
– Давайте, конечно! – подхватили дети.
– Спасибо, но я ни разу в жизни не сидела на лошади.
– Ну же, Роза, вам понравится! Это очень приятно, – принялись уговаривать меня Михаэль и Йорг.
– Да я не сомневаюсь, что понравится, просто я не умею.
Должно быть, в их мире мысль о том, что кто-то не умеет ездить верхом, казалась полнейшим абсурдом.
– Пожалуйста, Роза! Видите, и дети просят. А конюх вам поможет, – в ее тоне читалось: «Не станете же вы меня разочаровывать?»
И я пошла к конюшне, как раньше пошла на прием, где надо было петь, – только потому, что этого захотела баронесса. Запах навоза и конского пота меня немного успокоил. Да и вообще, запах животных успокаивает: жаль, что я обнаружила это лишь в Гросс-Парче.
