Он схватил меня за ногу и потянул, так что я чуть не свалилась с перил. Хохоча, я высвободилась и вернулась на место.
– Мне нравится открытый террариум, – сказал он.
Я вскинула брови:
– С питоном, тараканами и самым большим в мире пауком?
Он прислонился к забору рядом со мной.
– И какое мнение ты составила о моей личности?
– Что тебе нравятся всякие мерзости.
– Мерзости? Это слово из лексикона человека, поступающего в университет?
Я улыбнулась.
– Но оно же подходит. А это главное. Почему тебе нравится террариум?
– Потому что это единственное место в зоопарке, где животные ведут себя как в естественной среде. Едят живых мышей. Живых насекомых. Никто никогда не поместил бы в клетку оцелота живое существо. Представляешь, какой бы разразился скандал?
– Это точно. Но, думаю, именно это мне в террариуме и не нравится.
– Да, зрелище не самое приятное. Но, знаешь, это настоящая жизнь. Как она есть. Без притворства. – Он произнес это так пылко, что я удивилась. Никогда прежде не сталкивалась с этой его стороной. А потом он улыбнулся, быстро позабыв о серьезности. – Но и сами змеи нереально крутые.
– Ты хотел сказать – мерзкие.
Он усмехнулся, и мы замолчали на пару минут. Через дорогу от нас, радостно визжа, на карусель залезали дети. Из паровоза звучала музыка. На карусели сегодня работала Рейчел. Она держала в руках баночку с мыльными пузырями, и между деревянными лошадками летали большие пузыри, которые она лопала вместе с детьми. Сет тоже наблюдал за Рейчел. Или за пузырями. Или и за тем и за другим. Интересно, нравилась ли она Сету. Она подходила ему по типажу – веселая, громкая и симпатичная.
Хоть я и шутила, выбранный Сетом любимый участок действительно помог мне лучше его понять. Ему не нравились притворщики, кем я и являлась последние несколько недель.
– Мне нужно тебе кое‐что сказать, – начала я, глубоко вдохнув.
– Дай‐ка догадаюсь. Ты хочешь покататься на паровозе?
Он показал на первый вагончик.
– Нет. Когда мы вернемся, здесь выстроится очередь из детей. И нам попадет.
– Это две разные причины.
– И обе веские.
Он пожал плечом, как будто оспаривая этот факт.
– Так что ты хотела сказать?
Не успела я ответить, как к нам подошла женщина с ребенком и спросила:
– Паровоз еще ездит? Мы купили билет.
– Да, – ответил Сет, – устраивайтесь.
Мальчик пробежал вдоль натянутых цепей, оставил позади турникет и начал бегать туда-сюда по паровозу в поисках идеального места. На втором круге Сет улыбнулся, а мама покачала головой.
– Все дети так делают? – спросила она.
– Примерно половина, – ответил Сет. – Другая половина сразу знает, где хочет сесть. Я, например, тоже всегда знаю, где хочу сидеть в поезде.
Женщина улыбнулась Сету и сказала:
– Правда? Вы много ездите на поездах? Откуда вы?
– Я имел в виду этот паровоз, – ответил он. – А живу я в пятнадцати минутах отсюда на восток.
Она кивнула:
– А ваши родители? Откуда они?
– Родители? Тоже здесь живут.
– О. Понятно. Но я имела в виду, где они родились? – спросила она.
– О! Где они родились? – переспросил он, притворившись, что не понял вопроса. – В Сан-Диего. А ваши родители? Где они родились?
– Я нашел! – воскликнул ее сын. – Иди сюда, мам!
– Иду.
– Возьму на себя эту поездку, – сказала я, опускаясь на место кондуктора.
– Спасибо, – поблагодарил Сет.
Я достала свисток, и мы отправились в путь. Когда мы прибыли на станцию, женщина сказала:
– Спасибо.
– Не за что, – ответил Сет так же дружелюбно, как и всегда. Затем посмотрел на меня, и его улыбка погасла. – Это было не очень грубо?
– Что? Нет.
– Я не против поделиться историей своей семьи, но только с теми, кто не задает какие‐то странные вопросы.
– Серьезно, Сет, ты не должен объясняться. Это было вовсе не грубо. По-моему, ты все сделал правильно.
– Мы живем в Америке больше сорока лет. Мой дедушка прибыл сюда из Вьетнама с первой волной беженцев. Он отслужил там в армии. Но мама с папой родились здесь. Я родился здесь. И даже ни разу не бывал во Вьетнаме.
Я положила руку на его предплечье.
– Не обращай внимания на этих болванов. Часто тебя так достают?
– Учитывая, что двадцать процентов местного населения – азиаты, чаще, чем хотелось бы. Представить не могу, как часто такое выслушивают азиаты за пределами Южной Каролины.
– Ты никогда не жил нигде, кроме Южной Каролины? – спросила я.
– Нет, я вырос в Вестминстере. Была там когда‐нибудь?
– Да, в маленьком Сайгоне – ездили туда, ради самого лучшего в мире фо
[8], – ответила я. – Точнее, ради самого лучшего фо в Южной Каролине.
– Тебе нравятся вьетнамские супы? Я знал, что у тебя хороший вкус.
Я опустила взгляд и попыталась подавить улыбку.
– Ты знала, что три четверти населения Вестминстера – вьетнамцы? – продолжил Сет.
Я покачала головой.
– В детстве я думал, что таких, как я, подавляющее большинство! – засмеялся Сет. – А когда мне исполнилось двенадцать, мы переехали в Тастин, и родители отправили меня в частную школу.
– В самый белый город, какой твои родители смогли найти?
– Это был культурный шок. Все так странно. В смысле, я здесь родился. Мой родной язык – английский. Бабушка с дедушкой говорили на английском еще до того, как приехали сюда. Но я не похож на американца. История моей иммиграции еще слишком свежа. Не в столь далеком прошлом, как их.
Мне было сложно его понять, потому что сама я никогда не встречалась с подобным. Но я ему сочувствовала.
– Мне жаль, что тебе приходится с этим сталкиваться.
Он вздохнул:
– Извини. Что-то я разошелся.
– Ты вправе высказаться, когда захочешь.
– Я стараюсь не думать об этом слишком часто, иначе никаких сил не хватит.
– А я просто анализирую каждую глупость, сказанную в прошлом тебе или кому‐то еще.
– Не говорила ты никаких глупостей.
