На двенадцатом этаже этого здания, в большом и светлом зале заседаний, за длинным столом сидели мужчины и женщины в строгих деловых костюмах.
Они ждали, время от времени незаметно косясь на циферблаты своих дорогих швейцарских часов. Заседание совета директоров корпорации должно было начаться двадцать минут назад, но глава этого совета все еще не пришел. Он опаздывал – или, как принято говорить об особо важных персонах, задерживался, и это нервировало всех присутствующих.
Наконец дверь в дальнем конце зала хлопнула, раздались быстрые шаги, и появился человек средних лет, с угольно-черными волосами и удивительно маленького роста, можно сказать, карлик. Он был одет в черный, идеально сшитый костюм. Он быстро проследовал к месту во главе стола и уверенно занял его.
Председательское кресло было устроено таким образом, что сидящий на нем карлик больше не казался маленьким – он находился вровень с остальными членами совета.
Оглядев всех присутствующих, глава совета, не тратя время на вежливые приветствия, обратился к сидевшему слева от него мрачному господину с коротко стриженными седоватыми волосами и шкиперской бородкой. Голос его оказался неожиданно низким и мощным для столь маленького тела.
– Господин Стукалофф, вы знаете, какое сегодня число?
«Шкипер» быстро и удивленно взглянул на него, откашлялся и процедил:
– Ну, разумеется… сегодня двадцать четвертое июня.
– Вы меня очень порадовали! – На лице карлика появилась кривая иезуитская улыбка. – Здесь наши сведения совпадают. Сегодня действительно двадцать четвертое июня. Хоть в чем-то вы меня не обманули.
«Шкипер» ничего не ответил, он только нервно забарабанил пальцами по столу.
– Напомните мне, господин Стукалофф, почему мы ввели вас в совет директоров?
– Рудбегий… – выдохнул бородач.
– Совершенно верно. Мы ввели вас в совет, потому что вы гарантировали, что сможете обеспечить нашу фирму значительными запасами рудбегия, достаточными для успешной работы основного производства в течение ближайших десяти лет. А возможно, и больше. Мы поверили вам, господин Стукалофф, и переориентировали производство на ваш рудбегий.
Бородач настороженно молчал, продолжая барабанить по столу пальцами.
– И где же он?
– Он будет… дайте мне еще немного времени… рудбегий непременно будет…
– Время?! – вскрикнул карлик, как будто каркнула маленькая черная ворона. – Время?! Вот чего у нас точно нет! Вот что сейчас дороже любого рудбегия! Я не случайно спросил вас, господин Стукалофф, какое сегодня число. Вы совершенно правы – сегодня двадцать четвертое июня! Всего одна неделя до квартального отчета! Через неделю мы должны будем сообщить биржевому комитету все свои основные финансовые и экономические показатели – и нам придется признаться перед всем миром, что у нас все еще нет широко разрекламированного месторождения рудбегия! Вы представляете, господин Стукалофф, что после этого произойдет?
Человек со шкиперской бородкой мрачно молчал, продолжая барабанить пальцами по столу. Он понимал, что никакого ответа от него не требуется.
– Наши акции рухнут! – выкрикнул карлик и подскочил над столом, размахивая руками, как будто собираясь взлететь. – Они обвалятся! Они будут стоить не больше конфетных фантиков! Но не это самое ужасное, господин Стукалофф! Акции «Никотеля», этого нашего жалкого и отвратительного конкурента, взлетят до небес! А все почему, господин Стукалофф?
Стукалов молчал. Председатель, выдержав эффектную паузу, ткнул в него пальцем и прокричал-прокаркал:
– Все потому, что я вам поверил! Вы пришли ко мне и заявили, что можете вывести нас на серьезное месторождение, расположенное в доступном и безопасном месте, не в поганых джунглях, не в гребаной Африке…
– Не в зоне боевых действий, – подал наконец голос бородач. – Позвольте напомнить вам, господин председатель, что как раз тогда этот подонок, генерал Мбата…
– Можете не напоминать мне, у меня пока еще нет склероза! Я прекрасно помню, что тогда устроил этот так называемый генерал! Это трудно забыть!
– Он вырезал все ваше представительство в Верхнем Заире! Так что вы остались вообще без рудбегия!
– Ну, разумеется, я все это помню! – Председатель поморщился. – Конечно, Мбата снюхался с крысами из «Никотеля». Так что вы появились в очень подходящее время.
– Вот именно!
– Но это вас ничуть не оправдывает! Мбата просто хотел поторговаться, мы могли предложить ему больше, чем «Никотель», и вернули бы себе контроль над заирским месторождением, но тут появились вы с вашим предложением…
– Вот именно! Рудбегий – не в джунглях, не в кровавой каше, а в центре Европы…
– И где, где он, ваш хваленый рудбегий?
Карлик привстал, огляделся по сторонам, потом заглянул под стол и развел руками:
– Я слышу о нем уже второй год. Мое терпение истощилось, а самое главное – истощилось терпение акционеров. Если за эту неделю вы не сможете предоставить мне ваш знаменитый рудбегий – вы знаете, что произойдет!
Матвей сквозь тяжелое, влажное забытье расслышал тоненький детский голосок:
– Мам, он мертвяк?
И тут же другой, взрослый, голос ответил:
– Нет, дитятко, он живой, только слабый. Вот подержи туесок, я сделаю ему снадобье, и он поправится.
Затем Матвей услышал стон – и не сразу понял, что это стонет он сам. Он открыл глаза. Вокруг было темно, и из этой темноты выступали два склоненных лица – женщины и ребенка, мальчика лет восьми.
– Ова ту? – пробормотал Матвей по-вельски, от слабости, от дурноты забыв, что не следует говорить на родном языке, особенно с незнакомцами. Но к его удивлению, женщина ответила на том же языке:
– Некойдо лигова марийно… не говори, береги силы, ты еще совсем слабый.
– Ты живешь здесь одна? – спросил он, вспомнив тропу через болото и жалкую лачугу, на пороге которой потерял сознание.
– Где же одна? – Женщина усмехнулась. – Мы живем тут с ним, с Захаркой, – она кивнула на мальчика. – Говорю тебе, помолчи, не трать попусту силы. Лучше выпей это!
Она поднесла к его губам деревянный ковш, поддержала его затылок, чтобы Матвей мог пить. Он почувствовал странный, волнующий запах, который отчего-то напомнил ему детство. Запах леса, запах цветов, которые распускаются только ночью.
Матвей сделал глоток и почувствовал, как колдовская сила этого снадобья переливается в него из грубого деревянного ковша.
– Пей, пей! – проговорила женщина, придерживая его голову ласковой сильной рукой.
Он сделал еще один большой глоток – и снова провалился во влажную темноту.
Когда он очнулся следующий раз, было уже не так темно, как прежде. Через крошечное окно лачуги пробивалось тусклое северное солнце, в его луче танцевали пылинки.
