— Прекрасно! — еще больше вдохновился Жарков. — Крупные осколки прибрали, но мелкие остались. У кого-нибудь в доме были порезы на руках?
Ардов поочередно вспомнил, как выглядели руки всех, кого он встретил у Данишевских, даже мельком: дворецкий, садовник, кухарка, горничная, прачка, князь, княгиня… Порезов обнаружить не удалось.
— Но вот что интересно, — проговорил он, уже выбравшись из воспоминаний. — Окно было нетронутым.
— В каком смысле? — не понял Жарков.
— Окно в ванной комнате, из которого выпала горничная. Оно было застеклено.
Жарков задумался.
— Неужели застеклили? — наконец предположил он.
— Похоже на то. По крайней мере времени было вполне достаточно.
Грохнув дверью, в прозекторскую ворвался возбужденный Шептульский.
— Совершеннейший, доложу я вам, распад и нравственное падение! А еще князь…
C этими словами филер, не останавливаясь, прошел к подоконнику, где стоял поднос с графином, и принялся пить воду большими глотками. Было заметно, что полученный днем от Жаркова рубль он уже успел оприходовать. Заметив недоуменный взгляд Ардова, криминалист пояснил с некоторым смущением:
— Я попросил Кузьму Гурьевича понаблюдать за домом Данишевских.
Утолив жажду, Шептульский расположился между Жарковым и Ардовым и, вертя головой, начал докладывать:
— Прислуга мне многое рассказала про князя. Я взял на себя смелость… Проследил. Ваш Данишевский заложил дамские серьги с бриллиантами в самом затрапезном ломбарде на Сенной за смешные сто рублей и отправился в купеческий клуб.
Шептульский был искренне возмущен таким непрактичным поведением. Чувствовалось, что ему и самому неоднократно приходилось бывать клиентом ломбардов, но таких нелепостей он отродясь не совершал.
— Почему в купеческий, он же князь? — удивился Ардов.
— Да потому что в английский его не пускают за долги! — выкрикнул филер с такой интонацией, словно не пускали его самого. — C купцами он резался в стукалку «со шлейфом». Да как! Рисковал почем зря. Как можно с ничего не значащими картами покупать в первой руке? Это, дорогой мой, называется уже не риском, а нелепостью. Совершеннейшей глупостью и фанфаронством. Словом, продул все подчистую и задолжал без малого столько же.
Шептульский вернулся к графину и опять наполнил стакан. Ардов взял в руки записку горничной, потом задумчиво раскрыл папку, переложил несколько бумажек.
— Князь говорил, что подозревал горничную в краже денег и украшений, — сказал он задумчиво.
— Вот вам и мотив, — отозвался Жарков. — Опасаясь, что рано или поздно супруга раскроет его воровство, Данишевский решил возложить вину на горничную, которую и убил.
Илья Алексеевич раскрыл паспорт горничной…
Вдруг он поднял взгляд. И взгляд этот пламенел решимостью.
Глава 16
Арест
— Я знаю, кто убил горничную! — заявил Ардов, едва переступив порог начальственного кабинета рано утром.
Троекрутов аж вздрогнул от неожиданности. Куафер, завивавший в это время усы его высокопревосходительству, невольно прижег ему щеку цирюльными щипцами, которые только что разогрел в колбе горящей керосинки. Стоял запах жженого волоса.
— Какую еще горничную? — не понял Евсей Макарович и поморщился.
— Вчера в доме князей Данишевских… Ту, что из окна выпала.
Пристав дал знак куаферу завивать второй ус.
— Остыньте, Илья Алексеевич! Тут надо все взвесить, оценить имеющиеся факты. Наверняка сама сиганула. От несчастной любви.
— Факты есть. Ждать нечего! — воскликнул сыскной агент и подошел к столу. — Дозвольте все объяснить на месте!
— Илья Алексеевич, скоропалительность здесь губительна, — пристав попытался охладить пыл новичка. — Это все-таки князья…
Но остановить Ардова не было никакой возможности — он стал похож буквально на буйнопомешанного: глаза горели, по щекам проступила сеточка румянца, движения сделались порывисты и в некоторой мере хаотичны.
— Ваше высокопревосходительство, прошу оформить ордер — преступник может скрыться! — выкрикнул он и бросился из зала.
На улице было сыро и пасмурно. Троекрутов ежился в шинели и угрюмо пялился в спину Ардову. Рядом с ним двигался фон Штайндлер, а чуть поодаль — едва ли не весь участок: всем хотелось стать свидетелями светопреставления.
— Свалился на нашу голову… — бурчал пристав. — Что я скажу их сиятельствам?
— Это очень даже хорошо будет, Евсей Макарыч! — успокаивал его Оскар Вильгельмович. — После такого скандала и трех дней не понадобится! Никакой полицмейстер не защитит.
— Господи… Как бы самим не оконфузиться… — подумал вслух Троекрутов.
Предчувствия не обманули Евсея Макаровича. Едва он успел, десять раз извинившись за вторжение, скомканно представить княгине агента сыскного отделения, у которого есть несколько вопросов, как Ардов обрушился на женщину с перечнем подозрительностей: труп убрали, окно было разбито и застеклено, осколки вычистили, сам плотник почему-то спешно отбыл в деревню.
Чины полиции разместились в гостиной амфитеатром, чтобы в подробностях наблюдать драматическую развязку.
— Не изволите пригласить плотника для дачи показаний, ваше сиятельство? — завершил обвинительную речь Ардов.
Не теряя самообладания, княгиня обернулась к Троекрутову:
— Господин пристав, что все это значит?
Майор, слегка поклонившись, сморщился, как от зубной боли.
— Видите ли, ваше сиятельство… это у нас новый сотрудник… — начал было Евсей Макарович.
— Я нахожу эти действия оскорбительными, — предупредила княгиня.
— Вы могли бы написать жалобу, ваше сиятельство! — вступил в беседу фон Штайндлер. — О недопустимом поведении господина сыскного агента. На имя господина пристава! — указал он на главу третьего участка Спасской части. — Он передаст в департамент, там рассмотрят и сделают соответствующие выводы.
— Прекрасная идея! — согласилась княгиня и подошла к бюро, стащив на ходу перчатку.
Троекрутов приблизился к Илье Алексеевичу.
— Да-с… Неловко получилось, господин Ардов… Жалоба есть жалоба… Вынужден буду переслать в департамент, а там уж…
Илья Алексеевич, кажется, не слышал — он с напряжением ожидал, когда княгиня закончит писать и, причмокивая, рассасывал пилюльку. Наконец Данишевская протянула приставу исписанный листок.
— Прошу!
Ардов тут же извлек из жилетного кармана клочок бумаги, расправил и тоже протянул Троекрутову.
— Что это? — полюбопытствовал Евсей Макарович, приняв в каждую руку по бумажке.
